Полицейский и философы

Джорджо Щербаненко

Полицейский и философы

I. Дом, персонажи, первый день

Все события, описанные в этой главе, относятся к вечеру 16 августа 1940 года — дню, предшествовавшему исчезновению Люси Эксел. Они стали известны в результате тщательного расследования, проведенного Артуром Йеллингом, которому было поручено выяснить все обстоятельства, связанные с запутанным делом семейства Стивов.

Дом Стивов стоял в одном из наименее приятных мест на окраине города. Это было нечто вроде песчаного пустыря, пыльного и полного отвратительных запахов летом, а зимой превращающегося в скользкий каток — подобие плавучей льдины в полярных морях, в остальные же времена года — в сырую, грязную болотину, над которой вечно нависал туман. Развалюха, в которой ютилось семейство Стивов, некогда, вероятно, была небольшой загородной виллой. Но ныне она представляла собой ветхую двухэтажную лачугу с облупленными отсыревшими стенами, еле держащимися ставнями и выбитыми кое-где стеклами, вместо которых в окнах торчали куски картона.

Вокруг дачи Стивов (будем для простоты называть ее так) в радиусе тридцати-сорока метров не было других строений. Справа высился большой жилой дом — настоящий улей, кишмя кишевший рабочими семьями, а подальше, приблизительно в километре, начинался город. Стивы обитали в этом доме уже лет двадцать и уверяли, что довольны своим жильем и поныне. Учитывая характер и весьма странные привычки Стивов, в этом их заявлении не было ничего удивительного. Такие люди, как они, должны себя хорошо чувствовать именно в таком доме.

Вечером 16 августа Джереми Стив, один из самых главных членов семейства, вышел из дому. Он поужинал вареным картофелем с косточками молодого козленка, пышно зовущимися «южным рагу», и направился в Ассоциацию бдящих, где должен был читать лекцию. Было уже около восьми, солнце садилось и после того, как целый день беспощадно палило, теперь пряталось за грозные лиловатые тучи. От выжженной зноем земли поднимались самые тошнотворные ароматы, и Джереми Стив, как всегда в это время года, зажал нос платком и зашагал к пятачку метрах в двухстах от их дома, где останавливался шедший в город автобус.

Джереми Стив был высок и худ, но — как бы это сказать? — какой-то мосластый, корявый, без малейшего следа стройности и изящества, которыми обычно обладают высокие и худощавые мужчины. На нем был когда-то светлый костюм в клеточку, весь засаленный, в пятнах, и серый спортивный свитер с высоким, до подбородка, воротом. Сидевшая у него на голове давно утратившая свою форму серая соломенная шляпа придавала ему комичный и в то же время грозный вид. Комичный — потому что была слишком мала для его огромной головы и большого лица; грозный — потому что из-под этого смешного головного убора выглядывала суровая физиономия, с грубыми, словно вытесанными топором чертами, которая контрастировала с шутовской шляпой и казалась еще более свирепой.

Подойдя к автобусу, Джереми Стив сел в него, ни слова не ответив кондуктору, который возил его каждый вечер — первого и единственного пассажира до парка Клобт — и всегда пытался завязать с ним разговор. Однако это никогда ему не удавалось, ибо Джереми Стив никогда не удостаивал его ответом, но, поскольку у кондуктора был хороший характер, он не придавал этому значения и каждый раз возобновлял свои попытки.

— Добрый вечер, профессор, сегодня, наверно, опять дождь будет. Вам не жарко в этом свитере?

Никакого ответа. Джереми Стив хотя и был профессором этики и морали, но сердечным отношением к ближним отнюдь не отличался. Он уселся у окошка и, не отнимая от носа платок, устремил взгляд вдаль — на пустынную низину, на солнце, опускающееся за невысокие холмики мусора. Он обдумывал тему своего еженедельного доклада, с которым должен выступить вечером в Ассоциации бдящих. Во всяком случае, весьма вероятно, он думал именно об этом. Поскольку заботы о собственной персоне (весьма поспешные и приблизительные, как сказал бы гигиенист, видя подозрительные подтеки на шее и сомнительные пятна и темные тени в ушах) занимали у него минимум времени, и даже ел он, обычно читая книги по вопросам морали или размышляя о моральных проблемах, то смело можно исключить, что в тот вечер 16 августа темой его раздумий было что-либо не связанное с моралью.

Автобус нырнул в сгущавшиеся сумерки, покатил к городу и прибыл к парку Клобт — за все это время Джереми Стив не только не изменил позы, но даже не шелохнулся.

— Приехали! — любезно объявил водитель.

Джереми Стив услышал, поднялся и вышел, не проронив ни слова и не попрощавшись. Затем пересек парк. Таким образом, он удлинял себе путь, но зато мог проследить, не увеличилось ли число парочек на скамейках по сравнению с прошлой неделей. Неоднократно он говорил об этих идиллиях на скамейках парка, требуя вмешательства властей, но сам понимал, что летом он бессилен остановить падение нравов.

У входа в Ассоциацию бдящих Джереми Стив кое-кого удостоил поклоном, но не приподнял шляпы. Он ее не сдернул, даже войдя в большую темную комнату, служившую залом для собраний. Только усевшись за стол, на место, с которого должен был говорить, он наконец снял шляпу.

Потом он оглядел свою аудиторию и сделал недовольную гримасу. Еще одним пагубным последствием наступившего лета было таяние рядов его последователей. Всего каких-нибудь десятка два человек, по большей части стариков и старух, и без того набожных и высокоморальных, приготовились слушать его выступление. А молодежи, душам которой грозит опасность, не видать. Никакого следа.

Джереми Стив, главный в доме Стивов, взмахнул рукой, не для того, чтобы призвать к тишине, так как и без того все молчали, а чтобы подать знак, что он начинает. Висящий на стене позади него плакат гласил:

Сегодня вечером в двадцать часов пятнадцать минут ровно проф. Джереми Стив прочтет лекцию на тему:

ИСТИНА — ЭТО ТОЛЬКО ОДНА СТОРОНА МОРАЛИ.

В девять сорок пять, Исчерпывающе доказав, что истина — это всего лишь одна сторона морали, а другая ее сторона — справедливость, и ни одна из них сама по себе в действительности еще не является моралью, каковая достижима лишь когда справедливости сопутствует истина или истину изрекают в соответствии со справедливостью, исчерпывающе доказав все это и холодно кивнув на прощание членам Ассоциации бдящих, Джереми Стив вышел на улицу, сел в автобус и возвратился домой ровно в десять часов и пять минут. Все эти обстоятельства были впоследствии проверены Артуром Йеллингом в его расследовании по делу об исчезновении Люси Эксел.

Младший брат Джереми Стива, Оливер, вышел из дома в половине девятого вечера. Он отправился в город, в акционерное общество «Нитролин» — одно из самых крупных предприятий в штате, производящих краски, на сверхурочную работу в управлении.

Оливеру Стиву было тридцать два года, тогда как брату было сорок. Он очень походил на Джереми, но в его чертах чувствовалась некоторая мягкость, которой тот совершенно не обладал. И одевался он более нормально — носил рубашку с галстуком. Но, как и всех членов семейства Стивов, его отличала какая-то одним им присущая резкость и грубость черт лица и жестов. Он был копией, но только более молодой, Джереми Стива и, быть может, поэтому еще менее приятной. Безжалостная суровость более вязалась с сорока годами Джереми, иссушившими и покрывшими морщинами его лицо, но слишком контрастировала с тридцатью двумя годами Оливера, со свежестью его кожи, с черной волнистой шевелюрой.

Оливер Стив не изучал проблем этики и морали, но неизбежно вдыхал царившую в их доме атмосферу, и его взгляды, его принципы не отличались от взглядов и принципов старшего брата. Его жизнь представляла собой, в буквальном смысле слова, недостижимый образец добродетели. Окончив среднюю школу, он поступил в «Нитролин» посыльным, а теперь занимал пост заместителя управляющего. По должности ему полагалось довольно большое жалованье, но, посоветовавшись с братом четыре года назад, при очередном повышении зарплаты он от него отказался. Он не желал обогащаться, а хотел работать и получать лишь необходимое на жизнь. И действительно, он зарабатывал так мало, что еле сводил концы с концами. Если, на несчастье, у него раньше установленного срока износился бы костюм, он не смог бы купить себе новый. Женившись два года назад на Люси Эксел, он позаботился о ее содержании, попросив, однако, не о прибавке жалованья, а о предоставлении ему дополнительно оплачиваемой работы. Поэтому каждый вечер он отправлялся в «Нитролин» работать сверхурочно с девяти до одиннадцати. Вознаграждение за эти два часа работы шло на пропитание и гардероб его жены.