Страница 30 из 42
Остаток дня для меня превратился в ничегонеделанье. Я не знал, чем себя занять. Даже трусы с носками перестирал, развесив их в «сушилке» — комнате с хорошей вентиляцией. Проще было, может, каждый раз просто новые брать, на складе у Лукина этого добра хватало. Вот только выпросить те же носки или трусы было делом сродни небольшому подвигу.
— Стирайте! — заявлял непреклонный прапорщик. — Стирального порошка для ручной стирки и хозяйственного мыла навалом, вот и поработайте ручками. Женщинам могу перчатки выдать, ежели кожа нежная, а мужики так пожамкают.
Вот я и жамкал. Три пары носков и двое трусов выстирал, повесив на нейлоновый шнур, протянутый от одной стены к другой. Тут и ужин подоспел. Ирина ночевать вместе не предлагала, намекнула, что у неё «красные дни». Ну да, в этих числах обычно они и случались, вспомнил я. Ничего, зато высплюсь как следует.
Перед сном прочитал ещё несколько глав из «KGBT+», дивясь про себя полёту фантазии автора. Не исключено, думал я, что свои книги Пелевин писал под кайфом. Под лёгким кайфом, типа марихуаны, на тяжёлой наркоте уже ничего не напишешь.
С Васькой играли Данька и Маруська. Потом мальчишке было велено отправляться в постель, после чего я загасил пламя в керосинке, и сам завалился на боковую. Летяшка по традиции пристроился рядом. Хоть Данька не раз пытался заманить Ваську к себе, но тот всегда возвращался к хозяину.
Сон навалился сразу, но среди ночи мне приспичило отлить. Вставать не хотелось, думал, может быть, удастся перетерпеть, однако вдруг услышал странный звук. Он едва-едва прорывался сквозь храп Дмитрий Иванович Кошкина. Кошкин — он же Дмитрич — был немолодой, с брюшком мужик, после развода лет пятнадцать уже живший бобылём, прежде чем началась вся эта катавасия.
А непонятный звук походил на плач. Тихий, чуть слышный плач. Я приподнялся на локте, пытаясь определить, откуда доносится звук. Затем сунул ноги в кроссовки и, старясь никого не разбудить, тихо прокрался в угол, где под потрёпанным плакатом с изображением диснеевских персонажей находилась кровать Данилы.
Тот лежал под одеялом, накрывшись с головой, и плечи его явно подрагивали в призрачном свете «ночника» — как они называли одинокую, закрашенную красной краской лампу в сетчатом абажуре.
— Эй, — негромко позвал я, присаживаясь на край кровати и осторожно трогая мальчишку за плечо. — Ты чего это?
Тот перестал вздрагивать, нехотя стянул с лица одеяло. Видно было, что он только что вытер слёзы, но по-прежнему шмыгал носом.
— А ну-ка рассказывай, что случилось.
— Ничего.
Данька попытался отвернуться к стене, но я придержал его за плечо.
— Нет, Данил, так дело не пойдёт. Давай выкладывай. Мы, в конце концов, одна команда и должны доверять друг другу.
Данила посопел еще с полминуты, затем тихо сказал:
— Мамку с папкой вспомнил… Они всё говорили, что, когда я второй класс закончу, подарят мне мобильный.
— И ты горюешь, что у тебя нет мобильного телефона? Нашёл из-за чего расстраиваться! Да хочешь, я тебе десять штук подарю…
— Да я не из-за телефона плакал!
Понятно… Дело было не в подарке. Он плакал по своему потерянному навсегда детству. Мальчишка уже в восемь лет остался без родительской ласки.
— По родителям скучаешь? Я вот тоже рано потерял отца с матерью, остался практически сиротой, в детдоме воспитывался. Тоже скучал по родителям, но не позволял себе самого себя жалеть. И ты не распускай нюни. Тут каждый тебя любит, как родного, вон тётя Лена тебя вообще своим сыном считает, хоть и называет Мишкой. Ты уж её хотя бы не расстраивай, тяжело ей.
— Ладно, — снова шмыгнул носом парнишка, — не буду. Дядь Денис, ты только никому не рассказывай, что я плакал, хорошо?
— Конечно, не расскажу, могила.
Я потрепал парня за вихор.
— А теперь давай спать, с завтрашнего утра будем с тобой делать зарядку. Подниму в семь утра, так что тебе нужно хорошенько выспаться, чтобы набраться сил.
Про зарядку сочинилось как-то само по себе, экспромтом, но, похоже, это немного воодушевило Даньку. Минуты через три тот уже тихо сопел, отвернувшись лицом к стене, и я решил, что можно наконец-то добежать до туалета.
Прежде чем попасть в туалетную комнату, нужно было миновать предбанник с парой умывальников. В этой не очень большой комнатушке я наткнулся на Амбарцумяна, курившего, сидя на ящике, ароматную сигару.
— А, Денис… Что, не спится?
— Да вот, отлить приспичило.
— А мне не спится. Покурить захотелось, а мы же сами установили правила, что на территории бомбоубежища курить можно только здесь. В том числе соблюдая правила пожарной безопасности. Вот и выполняю.
Он кивнул на ведёрко с песком, где уже лежали с десяток сигаретных бычков. Я редко видел армянина курящим, наверное, потому, что с утра и порой до вечера бродил по городу или сидел в засаде, но знал, что курил тот неизменно кубинские сигары. Кто-то уверял, что у прапорщика на складе хранится целый ящик сигар, который ему под охрану оставил Амбарцумян, но я лично этого ящика не видел. Впрочем, мне было всё это по барабану. Особенно сейчас, когда мочевой пузырь требовал скорейшего опустошения.
Между тем, выпустив изо рта колечко ароматного дыма, Амбарцумян сказал:
— Завтра собираюсь с ребятами на машине в Дубровский съездить, навестить кроликовода. Хотим всё же ему предложить свиней разводить.
Я заметил, как блеснул на волосатой груди собеседника медальон.
— Давно хотел спросить, а что у вас за медальон? Очень уж интересная вязь на нём.
— А-а, это, — Амбарцумян потрогал висевший на серебряной цепочке такого же серебристого отливала кругляш с узорами. — Мать подарила, когда я в техникум поступать уезжал. Здесь моё имя на армянском выгравировано. Так с тех пор и храню, на счастье.
— И что, помогает?