Страница 26 из 42
— Да чего выступать, давайте уже судить гада! — выкрикнул кто-то спереди и справа от меня.
Выкрикнувшего поддержали чуть ли не все присутствующие. Гвалт продолжался с полминуты, пока Василий Кузьмич не стукнул ладонью по столу.
— Так, ну-ка угомонились все! Ишь, раскудахтались… В общем, подсудимый, я так понимаю, от последнего слова отказался? — он посмотрел на понуро сидевшего Кузю. — Тогда предлагаю определить способ наказания виновного.
— По законам военного времени предлагаю расстрелять, — хмуро заявил Кузнецов.
Бочкарёв снова крякнул.
— Вот Сергей Борисович предлагает применить высшую меру социальной защиты. Какие ещё есть предложения?
— А я предлагаю выгнать Кузина из коммуны, — подала голос Кочеткова. — Всё-таки расстрел, как мне кажется, слишком уж суровая мера наказания.
— Ещё предложения будут? — спросил Бочкарёв. — Ну хватит уже шуметь, если кто-то хочет высказаться — вставайте и говорите. Если нет — приступаем к голосованию. Кто за то, чтобы применить к подсудимому высшую меру социальной защиты, то бишь расстрелять?
Он первый поднял руку, практически одновременно с ним Кузнецов, следом взметнулись несколько рук, затем ещё десятка три, включая Ирину. Я подумал и не стал тянуть руку.
— Ты чего? — пихнула меня локтем в бок повариха. — Этого гада пожалел, что ли?
— Не то что пожалел…
— Ну а чего тогда?
— Не знаю… По мне — это уже перебор.
— Офигеть! Да этого урода и расстрелять мало! Отдать его на съедение каким-нибудь тварям, чтобы от живого ещё куски отрывали.
— Вот ты кровожадная, — покачал головой я. — Я тебя даже начинаю немного побаиваться. А ну как не понравится тебе, как я тебя удовлетворяю, схватишь самый большой кухонный нож и…
— Дурак! — она снова ткнула меня локтем под ребро.
Тем временем вовсю шёл подсчёт, которым занималась Кочеткова.
— Тридцать два, тридцать три, тридцать четыре… Тридцать четыре голоса за то, чтобы Кузина расстрелять, — констатировала Татьяна Викторовна.
— Хорошо, — сказал Бочкарёв, и я так и не понял, в каком смысле прозвучало «хорошо». — Теперь голосуем за то, чтобы изгнать подсудимого из нашей коммуны.
Первой проголосовала Кочеткова, за ней Амбарцумян. Я подумал немного и тоже поднял руку. Так же поступили ещё восемьдесят восемь человек. В итоге большинством голосов было принято решение изгнать Кузю на вольные хлеба. Причём не выдав с собой даже ножа, только суточный сухпаёк и флягу воды.
Выпроводили его за пределы территории в этот же вечер, практически в ночь. Сумеет её пережить — может быть, и ещё какое-то время продержится. Либо повезёт прибиться к какому-то клану. Вот только, думается мне, не факт, что его примут, так как весть о проступке Кузи уже полетела вперёд него по столичным просторам благодаря радиосвязи. Два клана были оповещены тут же, а уж от них информация разойдётся, как круги по воде от брошенного камня.
К чести Кузи, тот не плакал, не умолял его оставить, обещая искупить. Ушёл молча, даже не оглянувшись. А я спустя некоторое время, лёжа рядом с Ириной на застеленным свежей простынёй диване, думал, как бы я поступил, если бы Ленка была моей дочерью, ну или, вернее, учитывая скидку на возраст, моей девушкой… Не исключено, что пристрелил бы подонка на месте.
— И всё-таки надо было этого подлеца расстрелять, — вырвал меня из раздумий голос Ирины. — Не должна земля таких уродов носить. Хорошие люди погибают, а эта паскуда жить останется.
— Может, и до утра-то не доживёт, — словно бы оправдываясь, буркнул я.
— Ой, я бы вот, прости Господи, свечку поставила, будь куда ставить, чтобы его заживо на части разодрали.
— Давай я тебя лучше ещё разочек раздеру.
И я в третий раз за этот вечер (вернее, уже ночь) взгромоздился на с готовностью распластавшуюся подо мною повариху и принялся за дело.
К себе в отсек я вернулся во втором часу ночи. Летяшка преданно дожидался его, сидя в изголовье кровати, хотя я был почти уверен, что Васька дрыхнет под боком у Данилы. Но нет, мальчишка спокойно посапывал во сне, а дракончик при моём появлении сразу же вспорхнул ко мне на плечо. Впрочем, не исключено, что тот всё же дремал в сидячем положении, а моё приближение учуял заранее, в том числе благодаря ментальной связи.
— Спать идём, — предупредил его я. — Тебя хоть покормили?
Сушёных насекомых я Даниле составлял, парнишка обычно не забывал кормить моего подопечного, и я надеялся, что и сейчас летяшка не голоден. Когда я лёг, рептилия пристроилась рядышком и, такое ощущение, тут же уснула.
Остаток ночи я спал плохо. Приснился Кузя, который стоял напротив смотрел на меня с осуждением во взгляде. А затем его голова вдруг медленно сползла с плеч и покатилась… Наверное, по земле, сразу было не понять, так как ноги Кузи утопали в невысоком, клубящемся тумане, доходившем ему до середины икр. Закончилось всё тем, обезглавленное тело погрозило мне пальцем, а я проснулся в холодном поту.
Так и не понял, к чему был этот сон. Не иначе, Кузя приснился потому, что вся коммуна гудела о нём, он был темой №1 на ближайшее ревмя. Ничего в голову не лезло, и я, глядя на усевшегося на моей груди Ваську, протянул руку к тумбочке, взяв часы.
Почти шесть, скоро уже вставать, умываться, завтракать и отправляться ставить сеть с медузой на излюбленное место, где не так давно я угомонил двух свинокрысов. Пойманная накануне и заранее избавленная от щупалец медуза была упакована в полиэтиленовую плёнку с дырочками для вентиляции, чтобы не задохнулась — бывало уже такое однажды по первости у меня. Причём, как выяснили какие-то московские умники (эта информация разошлась по всему городу, а может, и за его пределы) воздух проходил сквозь специальные поры в её желеобразном теле — чего-то вроде носа и лёгких внутри медузы обнаружить не удалось.
Позавтракав, я с пакетом в руке, в котором вяло трепыхалась медуза, отправился ставить приманку. Васька по привычке сидел на левом плече, вцепившись в материю маленькими коготками и на ходу тёр одно перепончатое крылышко о другое. Наверное, таким образом он их чистил, других предположений у меня не было.
Но вдруг Васька прекратил своё занятие, вспорхнул с плеча, а в следующее мгновение в моём сознании словно задребезжал невидимый колокольчик: «Тревога! Тревога!»