Меж двух огней

Чистоплотность — один из добрых друзей военного наряду с интуицией и умением трактовать приказы в свою пользу. Когда-то, ещё в начале офицерского пути Верия, эту простую истину пришлось кулаками вбивать в дубовые головы своей контубернии. Прошло время, и выжившие в восточных мясорубках сами стали командовать девятками, кое-кто выбился в тессерарии или даже опционы. Когда Верий покидал фронтир, сердце его радовалось при взгляде на этих образцовых солдат.

Плохо только, что ответные взоры полнились неважно скрываемой жалостью.

Верий скрипнул зубами и отогнал пораженческие мысли. Отдавать им это утро без боя он не намеревался. Верий подтянул штаны, и, пока подвязывал пояс, прикинул, чем заняться перед строевой. Внезапно захотелось пробежаться, чего он не делал уже очень давно.

При его приближении парочка часовых бухнула кулаками по нагрудным пластинам. Снулые лица, поникшие головы, держатся за копья так, будто без них тотчас рухнут и захрапят — одним словом, желторотики. Верий повторил их жест, улыбнулся отеческой улыбкой командира, на которую ни один часовой не купился.

— За императора и Триединых! — молодцевато гаркнул он.

— Аве! — в унисон ответили они, ткнув землю тупыми концами копий.

Верий прикинул, стоит ли вздрючить их за то, что они не потребовали пароль и цель выхода, однако махнул рукой и начал разминаться. Часовые со скукой смотрели, как он подпрыгивает на месте, разогреваясь перед пробежкой, машет руками, словно деревенский сумасшедший, потягивается и наклоняется. Когда Верий почувствовал, что готов, то рванул вниз по широкой тропе, петлявшей около речки.

В ней, как успели проверить легионеры, рыба водилась с избытком. Миновал группу тентов, паразитом приникшую к самому частоколу, отделённую от него лишь неглубоким, начатым недавно рвом. Нахмурился про себя. Может, стоило поговорить с Марком о том, чтобы погнать взашей всю эту свору прилипал — сводников с их шлюхами, надувал-купцов, продававших униремную мелочёвку за полновесные биремы, бестолковых самоучек-художников, что готовы за скромную плату изобразить рядового с жезлом легата, гадалок, которые предсказывали долгую и счастливую жизнь всякому, кто оставит в их карманах монеты, и невесть кого ещё.

Этот балаган развращал солдат на службе, а счастливчики с увольнительными могли потратить свободное время в городе неподалёку. Однако от него такое предложение, пожалуй, прозвучит лицемерно, и примипил только с недоумением покосится в ответ.

Меж тем дыхание сбилось от вони помойной кучи, в лёгких гулко заклокотал воздух. Верий кое-как унял одышку и свернул на развилке в сторону леса. Высокая трава захлопала по щиколоткам, мгновенно вымочив низ штанов в ночной росе. Когда дорога пошла в гору, лицо загорелось, и вернулась боль в горле.

Вот тропку перегородили камни, он криво вскочил на первый, замолотил руками, возвращая равновесие, перепрыгнул на второй, заскакал по песчанику. К ногам будто гири привязали, так сильно горели икры и ляжки, а по спине стекал водопад пота. Казалось, даже в ботинках хлюпало. Верий миновал последний булыжник, спрыгнул на землю, опасно покачнувшись, и выругался: боль прострелила лодыжку. С захлёбывающимися звуками, ощущая, как лицо корчится в страдальческом выражении, он шагом доковылял до вершины и остановился, чтобы полюбоваться видами — то есть, если по-честному, перевести дух.

Сверху открывался вид на лагерь — скопище крошечных палаток в загоне из наточенных кольев, внутри которого суетились люди. Отсюда они походили на нелепых жуков. Утренняя дымка развеялась, и вдалеке виднелись башни Ценина, возле которого они останутся до середины осени, а там и до зимовки недалеко. Толстой змеёй тянулась река, на поверхности которой солнце играло с жидким серебром бликов, и успокаивающе перешептывались кроны деревьев, слитые в единое изумрудное облако. Птичье чириканье, доносившееся со стороны леса, перекрывало далёкий людской гомон. Ничто не указывало на то, что лето было на исходе. Умиротворение наполнило Верия.

«Виновен».

«Прыгай. Падай. Переломай кости. Искупи вину».

«Трус».

Верий дёрнул головой, как конь, отгонявший слепней. Пробежка заняла больше времени, чем он рассчитывал, а ведь ещё оставался обратный путь. К построению он, быть может, успевал, а вот позавтракать до него уже нет. Впрочем, велика ли беда?

Пока он спускался с холма, прозвучал трубный призыв горна. Верий расслабился, спустился к воде и умылся. Не пристало подчинённым видеть его раскрасневшимся от бега, с выкатившимися от напряжения глазами и засаленными потом волосами. Распустил он себя, ничего не скажешь. Глянул бы на него кто-то из прежних сослуживцев, с кем он провёл первые годы в армии, — со смеху бы лопнул. Хорош герой, гордость Шестого! Сейчас бы и через учебные препятствия с трудом перевалил. Пора прекращать почивать на лаврах — или, скорее, зализывать старые раны — и привести тело в порядок.

Манипула встретила его ровными рядами чётко державшихся солдат. Только одна контуберния во второй октагинтурии, набранная перед маршем на Ценин и впервые явившаяся на общий смотр, нарушала идиллическую картину образцового легионерства. То нагрудник криво висит, то гладиус, что обнажили на проверку, смотрится недостаточно ухоженным, а шлем — недостаточно сияет на солнце, то взгляду не хватает твёрдости, а бляхам на портупее — блеска.

Верий ощутил, как внутри растёт глухое раздражение, и подавил его. Если уж они не способны поддержать балаган показной воинственности, каковы будут в бою? Зыркнул сердито в сторону нокана, распустившего рекрутов, и многозначительно похлопал по плечу самого расхлябанного новичка.

Им займутся в первую очередь, а коли не займутся — придётся подвергнуть сомнению профессиональные качества главы девятки. Об этом он отдельно перекинулся словами с Аврелием, октагинтурием молодым и оттого чересчур снисходительным к слабостям своих людей. Во время разговора он поймал на себе взгляд Фиуса и едва заметно покачал головой в ответ на немой вопрос опциона.

После утреннего ритуала Верий лениво прикинул, следовало ли наконец принять приглашение и заглянуть к Лукретию на пару партеек. Бросал кости октагинтурион-прима второй манипулы неважно, а картёжник из него был и того хуже. Собственные октагинтурионы не раз раздевали его догола. Но Лукретий, выходец из богатой купеческой семьи, не скупившейся на посылки, только посмеивался. Он предпочитал роль души компании и любил повторять после очередного бездарного блефа, что приятное общество для него перевешивало проигрыш. За это над его шутками смеялись самые угрюмые офицеры. И, что важнее, он не сторонился Верия.

У выхода с плаца Верия перехватил посыльный. Его со всей срочностью вызывал примипил. Червячок дурного предчувствия зашевелился в груди Верия.

У командирского шатра, как всегда, суетился народ. Прошения, требующие удовлетворения, споры, требующие разрешения, жалобы, требующие внимания. Докучливые обязанности руководителя, которые любому, кто не умеет правильно переложить часть задач на плечи подчинённых, быстро вымотают нервы. Марк, разумеется, управленческими навыками не обладал — по крайней мере, на уровне примипила. Однако ж дослужился как-то. То ли имел высокого поручителя, то ли остальные показали себя ещё хуже. Верий надеялся на первое.

Сигнифер Дарий с кипой папок презрительно скривил губы при виде Верия. Он сделал вид, что не заметил. Ещё одна лицемерная змея: когда Верий появился в когорте, опередив дурные слухи, Дарий первым подскочил поприветствовать его радостной рожей и мягким рукопожатием. Наверное, близость к деньгам портит что-то в человеке. Или это вероломные засранцы предпочитают находиться поближе к деньгам, пусть даже им не принадлежащим? Верий дождался, когда о нём доложат, и откинул полог.

Марк находился в палатке не один. У его стола вертелся Лукретий, всем видом демонстрируя нетерпение. Выходило, что примипил ждал обоих октагинтурионов-прима, чтобы начать. Верий напрягся, когда заметил в руке Марка рескрипт с отчётливо видневшейся сенатской печатью. Добра она не сулила.