Меж двух огней

— Куда, демоны её дери, подевалась карета⁈

Оставшаяся в одиночестве Вероника зажмурилась и тронула обеими ладонями спину. Из её пальцев заструился мутно-жемчужный свет, от вида которого меня вновь затошнило. Я повернулся к палачу.

— Сильна девка… После плетей ноги удержат не всякого, — он, очевидно, не хотел возвращаться к воспоминаниям о волне чудовищного ужаса, — Бывай, малец. Не моё енто дело, какие у тебя с проклятыми рыцарями сношения, но знай — ублюдки они первостатейные, истинно так. Да ты и сам ви… Гхм. Грязь, одним словом. Грязь, порок и гибель. Ну, впрочем, жизнь твоя. А мне готовиться надо… Отпаивать своих, точнее, а то у них сердце до сих пор в пятках.

На этот раз он удержался от хлопка по плечу.

Тем временем Вероника успела залечить раны на спине и вытиралась мокрыми тряпками, смывая с тела кровь. Девушка пошатывалась, однако усилием воли заставляла себя держаться прямо. Закончив с туалетом, она накинула одежду и, чуть не упав со ступеней, подошла ко мне. Алые радужки ещё сверкали остаточным светом, ярко выделяясь на белом, без единой кровинки лице. Впавшие щёки, потрескавшиеся губы, отчётливые скулы — девушка была измождена, однако решительность её взгляда никуда не исчезла. Живое воплощение воли.

С каждым мгновением, проведённым с ней, я боялся её всё больше.

Глава 11

Невзирая на отвратительную погоду и бездарное планирование, проистекавшее из никудышного командования, третья когорта Десятого легиона неотвратимо приближалась к приграничью. Кулак союзных сил уже стал переправляться через Аньену и, поговаривали, встретил на переправах неожиданное сопротивление. И это на землях империи! Если бы не вовремя подошедшие на выручку части Шестого, оттеснившие восточников, те малым числом могли бы долго удерживать мосты и отмели, пересекавшие реку.

Язычники доставляли беспокойство и двигавшимся в тылу солдатам. Враги организовали серию ночных налётов на обозные стоянки, и мелкие уколы, практически никак не вредившие численности армии, показали себя эффективнее некуда. Пришлось на скорую руку увеличивать число караулов и высылать расширенные отряды для прочёсывания окрестностей, но и эти меры не спасали полностью.

Солдаты теряли сон. Вместо краткого забвения, которое подарило бы им энергию брести сквозь грязь назавтра, они вслушивались в ночные звуки и держали оружие наготове, ожидая, что сегодня именно в их палатки полетят горящие стрелы. Закавыка крылась не в самом огне, впрочем, а в неизбежной суматохе, что превращала лагерь в растревоженный пчелиный улей — только улей, полный ошарашенных, испуганных пчёл, готовых жалить первое, что попадётся на глаза. То бишь, как часто происходило, собственных товарищей.

О том Верию докладывали его октагинтурионы, коим, в свою очередь, жаловались их подчинённые — и так цепочка беспомощности и перекладывания ответственности тянулась до ноканов и их контуберний. И сам Верий вносил лепту в нагнетание истерии, передавая их страх Марку, который за несколько дней успел заиметь в шевелюре немало седых волосков и ходил с вечно красными от полопавшихся сосудов глазами. Он изрядно схуднул за время толком не начавшейся кампании, на любое приветствие вздрагивал, точно ждал удара, и разражался долгой бранью, паршиво маскируя желание убежать от просителя за гневом.

В старые времена один факт присутствия отступников так глубоко на территории восточной провинции послужил бы поводом для отставки легата-протектора её домашних войск и вызова наместника для императорского суда. Однако старые времена канули во тьму, а на новые благость Триединых распространяться не спешила.

Верий же чувствовал себя примерно так же, как и всегда. Сон? Голоса не давали ему нормально выспаться уже давно. Прибегнув к подмоге содержимого кисета после долгого бодрствования, он проваливался в мертвецкое забытье. Однако лекарство в условиях когорты на марше было едва ли не горше болезни: наутро эффект не успевал выветриться, и соображал он плохо. Да и, если вдуматься, Верий и без походного режима умудрился вляпаться из-за кисета в такую гору дерьма, что до сих пор не сумел раскидать её.

Он привычно проклял проверяющего из столицы, в один миг разрушившего его карьеру, и отсчитал биремы в загребущую, похожую на растопыренного паука ладонь Фиуса. Опцион довольно поиграл монетами, спрятал их за пазухой и, воровато оглядевшись, сунул ему мешочек, от которого тянуло привычным сладковатым, милым душе, ненавистным до дрожи запахом. Верий посмотрел на Фиуса в упор, различая сквозь натянутую маску улыбки ненасытную жадность, равнодушную скуку и тлевшее презрение.

— Всё как обычно?

— Не извольте сомневаться, за качество ручаюсь головой, — осклабился Фиус, и Верию захотелось сломать ему нос.

Действительно головой. Если бы их поймали, Фиусу бы её наскоро отсекли. А что до Верия… но молния не бьёт дважды в одно место, так что и смысла размышлять о таких вещах немного.

— Спасибо.

До странности несправедливая штука жизнь. Если бы в ней крылся хоть малейший намёк на воздаяние по заслугам, Фиуса при первом же ночном рейде сожгли бы враги или затоптали свои. Ан-нет, спокойненько продолжает разлагать моральное состояние когорты, добавляя к серой бесплодности военной возни новую нить порока. Конечно, торговал опцион не только с Верием, а тот закрывал глаза на предававшихся безмерному употреблению медума солдат.

Да и что оставалось делать? Проводить расследование, выискивать заранее известного виновника, который по первому зову прибегает снабдить его необходимым товаром и не постесняется сдать, коли припрут к стенке? Может, ещё покорчить из себя оскорблённую невинность на полевом трибунале? Нашли дурака.

Со вздохом Верий спрятал кулёк в недрах ранца, вынырнул из-за дерева и бегом приблизился к колонне. Небось, за его короткое отсутствие октагинтурии извелись, не зная, как решить нахлынувший на них вал вопросов. С превеликим удовольствием Верий сменил бы их на ребят опытнее и ловчее, однако таких в третьей когорте не водилось, а жаловаться на некомплектность было некому.

Изведённый Марк, скорее всего, треснет кулаком по подвернувшейся телеге и проорёт, что это его задача как командира воспитать из любого материала дисциплинированных и профессиональных легионеров. И будет прав. Да только чтобы работать с людьми, нужно добиться от них уважения. И поскольку они раскопали, за что его сослали в Десятый легион, проще уж снова вскарабкаться на стены Фельтании — или словить стрелу в горло на подъёме, сверзиться на острые скалы и упокоиться навеки.

Если бы перед Верием не маячила яркой звездой целью, если бы его не толкала вперёд старая клятва, произнесённая перед могилой родителей, он бы, возможно, удовлетворился смертью. По крайней мере, тогда бы умолк неумолчный шепот, от которого спасал лишь едкий, плавящий мозги дым.

По обочине в западном направлении тянулась редкая вереница ужасающе оборванных людей. Они шлёпали по лужам, на них летела грязь, поднимаемая солдатскими ботинками. Наиболее удачливые прижимали к груди невзрачные мешки с пожитками, а основная масса брела с пустыми руками, без припасов, без сбережений и, вероятнее всего, без будущего. Да и те, у кого имелся какой-никакой скарб, несомненно, недалеко ушли от чуть более нищих братьев по несчастью. Чаще женщины, реже мужчины и почти никогда — старики и дети. Запавшие от голода щёки, кожа на лицах натянута так, что вот-вот лопнет. На армию люди смотрели пустыми взорами, в которых не сыскать ни ненависти, ни поддержки, ни призыва отомстить за их горести. Только полная потерянность виделась в них. Потерянность и тупое смирение року.

На Верия обрушилось воспоминание. Вот он, как две капли воды похожий на этих людей, спотыкаясь, бредёт, а в голове ни мысли, ни эмоции — она до краёв наполнена криками. Смешались так, что и не отделить вопля друга Прокла от стонов первого задиры деревни Руфа: оба корчатся на чёрной земле, пронзённые копьями. Вот визг сгораемых заживо сельчан, спрятавшихся в доме старосты, перекрывается радостным гулом пламени. Вот женский скулёж тонет в похотливом рыке восточника. И Верий, вжавшись в высокую траву, с молитвой на устах, чтобы огонь с полей не добрался до него, червём перебирается к родному дому.