Меж двух огней

«Почему мы мертвы, а ты живёшь?»

«Трус».

«Убийца».

Один из беженцев, седой как лунь, испещрённый сеткой глубоких морщин, нёс на руках девочку лет трёх. Оба перемазанные с головы до пят, оба жалкие в своей обречённости. Верия словно мешком по голове огрели: он вцепился глазами в детское личико, пока не спохватился. Его сестре сейчас должно быть не меньше двадцати, а он всё выхватывает её черты во вчерашних младенцах. Раз такое мерещится в трезвом сознании, пора бить в колокол, покуда иллюзии, рождённые дурманом, не перетекли в реальность.

Верий прибавил шагу, прошёл мимо пары, отведя взгляд, а горло сдавила хватка сострадания. Мало ли таких ещё будет! И всё-таки сердце обмануть не получилось. Оно погнало по венам ледяное отвращение к себе, рот наполнила горькая слюна, на виске забилась предательская жилка. Верий развернулся, на ходу стащил ранец и догнал старика. Хлопнул его по плечу, на что тот не отреагировал, шагнув в длинную узкую лужу, в которой заволновались чёрные силуэты деревьев и взбаламутилось выцветшее небо. С тем же успехом можно тормошить труп.

— Да стой ты! — Злости в голосе столько, будто рубить собрался этого крестьянина.

Беглец с фронтира неловко обернулся. Девочка захлопала ресницами. Она сосала большой палец, не иначе как изведённая голодом, ввинчивающимся в живот, по её слежавшимся волосам ползли капли дождя. Верий встал так, что со стороны дороги солдатам его рук не разглядеть, и протянул свёрток. В нём звякнуло серебро.

— Хлеб и деньги, — сказал он. Хлеб из расширенного офицерского пайка и деньги из жалования. Лучше б потратил их на медум или сходил к шлюхам. Всё равно кто-нибудь да увидит эдакое сокровище в лапах увальня и отберёт. А в процессе ещё и пристукнет, чтоб не жаловался.

Беженец перевёл взгляд на свёрток и не пошевелился. На его лице застыло непонимание, словно Верий говорил на тарабарщине, а не низком имперском. А он не такой уж старый, подумал Верий, но перенесённое горе вдоволь отыгралось на теле.

— Бери! — выпалил он и всунул тюк в заскорузлые пальцы мужчины, убедился, что тот схватил — скорее рефлекс, чем сознательное движение. В пустых глазах не сверкнула мысль, и покрытые коркой губы не разошлись для слов благодарности. Но Верий и не ждал, что его поблагодарят. Чавкнуло слякотное месиво, когда он пошлёпал к нестройной солдатской колонне. На душе было гадливо.

Глава 12

Первым словом девушки было короткое:

— Идём.

Она явно не желала находиться на площади. Как бы ни был силён человек, он всегда предпочтёт как можно быстрее сбежать из места, где его подвергали унижениям.

— Куда?

— На рынок. Нужно купить тебе походную одежду. В этих обносках ты далеко не уедешь.

Я скептически оглядел себя. Безусловно, кроссовки выглядели так, словно их давно следовало похоронить с почестями, однако куртка и футболка ещё держались молодцом. Впрочем, едва ли они переживут первые настоящие холода.

Честно говоря, отводить взгляд от себя не хотелось. Тело Вероники пробуждало свежие воспоминания, в которых соседствовали отвращение, сострадание и тот назойливый слепок чувственности, который, как я подозревал, навсегда остаётся в сердце мужчины, увидевшего знакомую женщину обнажённой. Смотреть же ей в глаза, подсознательно ожидая проблеска таинственного кошмара, было ничуть не лучшим решением. Поэтому я предпочёл нейтральный вариант — изучать носки своей обуви. Однако такой расклад Веронику не устраивал.

Она коснулась моего подбородка (электрический разряд пробежал по позвоночнику, ударив в ноги) и мягко, но настойчиво подняла мою голову. Её глаза ярко мерцали в свете дня. Рубиновое гало подчёркивало бездонность расширенных зрачков. Я почувствовал, что тону в них, и рефлекторно содрогнулся. Вероника усмехнулась. Из трещины в углу её рта выступила пара алых капель. Искусанные в стремлении подавить стон губы пестрели свежими ранками.

— Не любишь насилие?

— Ненавижу, — честно ответил я.

— И никогда не убивал?..

— Само собой!

Я отстранился от девушки и потёр подбородок, стирая прохладу её фантомного прикосновения. Она была неприятна.

— Любить насилие — путь слабых. Но отказываться прибегать к нему в случае нужды — путь мёртвых. Рыцари Владыки принесут Ему гораздо больше пользы живыми.

Вероника заметила кровь и вытерла её с губ. Затем облизала палец.

— Никогда не оставляй следов, — сказала она, — Телесные жидкости, а также волосы и чешуйки кожи могут быть использованы против тебя. Нечистоты в гораздо меньшей степени, впрочем. По крайней мере, на архипелаге вряд ли найдутся такие умельцы.

— И что ты сделала с водой и тряпками, которыми вытиралась?

— Разбавленная кровь не опасна, её достаточно вылить на землю, — Вероника пожала плечами, — Что до полотенец…

Я заметил в её руке подозрительно мокрый холщовый мешок.

— Только не говори мне…

— Без проблем.

Вероника убрала мешок в одну из седельных сумок. Затем она взяла коня за поводья и двинулась к одному из выходов с площади. Вспомнив, что правило десяти шагов ещё в силе, я понуро побрёл следом.

— Ничтожества из светлых орденов не имеют ни желания, ни возможности прибегать к магии крови. Но перестраховка — признак долгого служения Владыке. К тому же Аглор не единственная наша головная боль.

С каждым словом крепло ощущение, что меня пытаются втянуть в какую-то безумную политическую круговерть интриг и шпионских игр. Никто и не думал спросить: «Эй, Такуми, как насчёт влезть по уши в дерьмо, которое не имеет к тебе ни малейшего отношения? Нет? Что ж, очень жаль. Сейчас я открою портал в Японию». Поразительно, как настойчиво жизнь без обладания суперспособностями подкидывала одну проблему за другой. До кучи не хватало только поймать уникальную для этого мира болезнь и умереть, не обладая иммунитетом к ней… Я решил сменить тему, потому что одна мысль о том, в какой передряге я очутился, причиняла немыслимую головную боль.

— Что произошло после одного из последних ударов? Эта волна… ненависти, сумасшествия, уничтожения? — подобрать слова оказалось на удивление трудно. Описать что-то настолько чуждое обыденной реальности было не по силам школьнику.

— Это то, что тебе придётся держать в себе на протяжении всей жизни. За владение тёмной магией требуется платить. Постоянно платить.

Понимание начало прокрадываться в сердце, но я ещё отказывался пустить его дальше.

— Твои красные глаза — это плата? Я не видел подобных ни у кого больше.

Вероника улыбнулась — открыто, почти приветливо, почти беззаботно.

— Это последствие несдержанности. Мне очень сильно повезло. Всего лишь небольшой след, всего лишь необычные глаза. Другие — те, кто не в состоянии сдерживаться, — становились калеками или монстрами. Существа из-за грани пристально наблюдают за всеми заключившими сделку, чтобы в удобный момент овладеть ими.

Улыбка девушки потускнела.

— Господин Аладиларий помог мне. Спас снова. Если бы не он, я была бы уже мертва… в каком-то смысле. Вместе с доброй частью этого города, возможно.

— Существа?..

— Не в том смысле, в котором это понимают люди. И они не наблюдают, а… Нечто делает нечто. И мы черпаем силу из этого источника, живём в постоянной борьбе. Каждый призыв тёмной магии — это война, а полем битв становится твоя душа. Тебя окутывает кокон энергии, которая способна за мгновение смять, сокрушить хрупкое человеческое тело, не оставив даже костей. Лишь предельная концентрация и хрупкий баланс пустоты, огораживающий от тьмы, защищают от участи хуже смерти. Разум должен быть чист и безмятежен, даже когда тебя разделывают на части.

— Неужели у тех, кто пользуется магией света, такие же проблемы?

— Нет. Свет, он совсем иной. Я не пользовалась им — по понятным причинам, но слушала рассказы и читала рукописи светлых магов.

Когда я открыл рот, чтобы задать очередной вопрос, Вероника недовольно повела плечом.