Меж двух огней

Подготовительная суета привлекла внимание прохожих. Постепенно у лобного места собралась небольшая толпа, на удивление молчаливая и аморфная.

— Боятся. А всё ж таки смотрят, — прокомментировал палач.

Человечек и Ал поднялись к Веронике. Человечек остался у края, а маг подошёл к девушке, около которой отирались подмастерья. Один из них услужливо подал Алу многохвостую плётку, другому маг скинул плащ.

Человечек развернул свиток и принялся читать. Его монотонный, но громкий речитатив начался с перечисления титулов короля земель аглорских, который милостиво и справедливо правит своими подданными. Плавно речь перетекла к тому, что случается с теми, кто отвергает королевский закон и посягает на охраняемые светом Его Величества покой и благодать.

Внезапный скачок повествования — к Веронике, которую словно осветили невидимые прожекторы: все взоры обратились к ней. Глашатай скомканно обозначил её преступления: общие, обтекаемые формулировки горохом просыпались на землю, не докатившись до публики. Вряд ли кто-то из тех, кто не присутствовал на слушании, понял, в чём её обвиняли. Им этого и не требовалось: они ждали приговора.

— Десять ударов плетью! — возвестил человечек, свернул свиток и отступил. Его звёздный час миновал.

Вероника передёрнула плечами, словно пробудившись ото сна. Она сняла куртку, провела рукой по волосам, пригладив их от макушки до затылка. Успокаивала себя, возможно? Затем стащила рубаху… и предстала перед слабым солнцем и волнующейся толпой с обнажённой грудью и плоским животом, на котором проступали кубики пресса.

До этого момента мне не доводилось видеть обнажённое женское тело вживую. И, честно говоря, я бы предпочёл изменить обстоятельства, которые привели к такому исходу. На задворках сознания, однако, заработал калькулятор похоти, который деловито отметил не выдающийся размер (второй?), но хорошую форму, а также ровные грани розоватых сосков. Краска бросилась в лицо, и я спешно перевёл взгляд на лицо Вероники. На нём читалось спокойствие, даже излишнее спокойствие. Безразличие.

Никакого смущения девушка не выказала. Она вытянула руки вверх, и помощники палача привязали её к перекладине так, чтобы она едва стояла на небольшой доске. К этой доске крепились кожаные ремни, которыми зафиксировали её ступни. Вероника фактически оказалась растянута между двумя досками — полунагая фигурка, беззащитная, удивительно маленькая по сравнению с лобным местом и вместе с тем — его центральная, главная часть.

Ал что-то тихо сказал Веронике. Она кивнула, и маг зашёл ей за спину. Первый удар. Первые брызги.

— Однако ж… — пробормотал палач, — Добротно, добротно…

Второй удар. В толпе наметилось оживление, точно в стае акул, почуявших кровь. Хищный блеск глаз вторил раздутым ноздрям. Но толпа молчала. Я ожидал, что она примется улюлюкать, однако она лишь впитывала насилие без обратного отклика.

— Без души бьёт, но с совестью, — сказал палач, — Не играет, не рисуется, а работает. Такие на публику не выступают, ихнее место в застенках. Крысам и тараканам не потребно искусство.

Ещё пять ударов. Спина Вероники превратилась в кровавое месиво. Изо рта её стекала красная слюна, голова безжизненно подёргивалась после каждого замаха. Однако девушка молчала. Ни звука не доносилось из её рта. Ни просьб прекратить, ни даже обычных криков боли. По её груди и животу бежали струйки крови, кровь разбрызгалась и по лицу Ала. Он с раздражением утирался. Его камзол ожидаемо испачкался, и новые крапинки появлялись на нём всякий раз, как он встряхивал плеть, чтобы избавиться от прилипших к ней капель.

— Стойкая баба! Не все мужики сдюжат без воплей, а она ж как — терпит.

В голосе палача послышались нотки уважения. Я почувствовал, что меня сейчас стошнит.

На девятом ударе что-то изменилось. Сначала это ощутила толпа, в страхе подавшаяся назад, как единый организм. Затем волна дошла и до нас. Меня охватил ужас. До странности знакомый, разъедающий внутренности, липкий. Чуждый.

Внешне ничего не изменилось. Вероника безжизненной куклой висела на перекладине, но почему-то один взгляд на девушку был подобен падению в бездонную пропасть черноты. Я перестал чувствовать землю под ногами.

Вероника вскинула голову. Её лицо перечёркивала уродливая ухмылка, оскаленные зубы, казалось, заострились, как у хищника. Я не мог видеть этих деталей: мы стояли слишком далеко от подмостков. И всё же все черты её лица были так же различимы, как если бы она находилась в паре шагов от меня. Её красные глаза пылали первобытной злобой. В них плескалось… нечто. Нечто бесцветное, неразличимое для обычного зрения, но стойко ассоциировавшееся с космической чернотой. Неестественное сознание, которое язык не поворачивался назвать сознанием, ибо оно стояло над всеми определениями любого из миров. Сущность, отрицающая бытие. Окончательный распад.

— Пресвяты Триединые, спасите и сохраните смиренного слугу Вашего от зла великого, душу и тело разъедающего, от алчущих плоти смертных демонов, врагов ваших заклятых…

Палач бухнулся на колени и в исступлении читал молитву. Кое-то из толпы последовал его совету, остальные начали в панике разбегаться. Глашатай и подручные палача, по всей видимости, потеряли сознание; они лежали без движения, и единственным, кто остался стоять на подмостках, был Ал. В его свободной руке горел шар тьмы, и он что-то кричал Веронике, однако я не мог разобрать слов. Уши наполнил свист, напоминавший свист ветра при падении. В нём звучала отрывочная мелодия, попытки угадать которую оставляли ощущение червей, копошащихся в мозгу. Я попробовал пошевелиться и обнаружил, что не способен этого сделать. Тело парализовало. Грохот сердца заглушил все звуки, кроме чёртового свиста. В глазах потемнело, на плечи навалилась многотонная плита, вжавшая в замощённую камнем площадь.

Неправильно, неправильно, всё было неправильно, сейчас произойдёт что-то непоправимое, и мы все обречены на участь, что страшнее смерти и забвения, к нам придёт оно, оно, оно, но что, что должно прийти, что-то нечеловеческое и даже несверхчеловеческое, не надчеловеческое, что-то вне и за гранью, даже вне грани, потому что грань — это часть…

Я обнаружил себя на земле. Приподнявшись на руках, я облегчил желудок, каким-то образом не задев себя. Оглядевшись по сторонам, я увидел стоявшего как ни в чём не бывало коня и палача, который утирал пот со лба. Карета мага исчезла; вероятно, обезумевшие лошади утащили её за собой.

— Вот ентого и боялись, — он сплюнул, — Слава Триединым, сохранили душу грешную…

На подмостках всё было по-прежнему. Ал, чьё лицо смертельно побледнело, мял в руках плётку, а Вероника висела на перекладине, словно без сознания. Остальные валялись там, где их накрыла волна. Но вот очнулся глашатай, стыдливо прикрывший обмоченные штаны, за ним подтянулись помощники палача. Один за другим поднималась солдаты. Они крепко держались за копья, и было непонятно, упадут ли они вновь, если отобрать у них оружие. Из толпы не осталось никого.

Ал убедился, что глашатай в силах воспринимать реальность, и замахнулся плетью. Десятый удар. Вероника встрепенулась и выплюнула кровавый комок. Настороженное изумление охватило площадь. Солдаты приготовились бежать, глашатай в страхе закрыл лицо руками. Никто не желал повторно испытать тот сводящий с ума ужас, который только покинул их. Ал отбросил плеть.

— Наказание окончено.

Подвижный человечек, за несколько кратких минут потерявший львиную долю своей подвижности, убрал руки от лица и безжизненно кивнул.

— Мифриловые наручи помогли бы избежать этого, — сказал Ал и начал развязывать Веронику. Помощники палача приближаться к ней явно не хотели.

Глашатай снова кивнул. У него закончились слова.

Последние путы спали. Я ожидал, что девушка рухнет прямо на дерево, но у неё хватило сил удержаться на ногах. Ал не стал помогать ей дальше. Его всё ещё бледное лицо излучало досаду.

— Я разочарован, — бросил он Веронике, и девушка вздрогнула, как будто он ударил её снова. Маг спустился с подмостков, за ним семенил глашатай. Помощники палача предпочли спрыгнуть с другой стороны, чтобы не проходить мимо девушки.