Картвелеби. Книга вторая

«Эта ваша любовь». Новоиспечённый супруг посмотрел себе в ноги и нервно сглотнул. Взор жены наполнился снисхождением.

– Я не требую от вас верности, – огорошила его жена. – Я настоятельно советую вам завести любовниц и утешиться в их объятьях. Можете не беспокоиться за меня: я совсем вас не осужу. Если уж вы настолько романтик!..

– А вы, Полина Семеновна?.. – прохрипел он еле живой. – Вы тоже заведете себе любовников?

– Не ради удовольствия, но ради моих фабрик. Боюсь, в наше время многие вопросы решаются именно так! – Меховая принцесса ничуть не растерялась. – Но, если это пойдёт им на пользу, то я пойду на всё. Ах, князь, вы ещё не поняли?.. Смысл моей жизни – это мех, и я пойду по головам, чтобы стать к нему ближе.

– Как уже прошли по моей, – мрачно заключил Давид.

Полина расхохоталась от того трагизма, что вкладывал в свои слова её муж, и посмотрела на него снизу вверх, как королева смотрит на своего поданного. Несколько секунд они молчали, после чего она приблизилась и благосклонно поцеловала его в щёку.

– Я прошу вас только об одном: не мешайте мне заниматься елагинскими фабриками. Я и только я их законная наследница. А теперь, князь… я удаляюсь. С вашего разрешения, я лягу в соседней комнате. Bo

Одетая в изысканный дорогой пеньюар, она зашуршала им в дверях и вскоре скрылась. Тишина, воцарившаяся в спальне после её ухода, резанула Давида ножом. Сердце отдавалось в ушах, а собственное дыхание показалось ему оглушительным.

Прошло несколько секунд, но он всё ещё не двигался. Он чуть не схватился за стул для равновесия, но быстро вспомнил, сколько ему лет, и сам себя пристыдил. На будуарном столике стоял графин с бренди, и молодой князь от души налил себе в стакан. Вымученная улыбка на его лице становилась всё шире.

– Поздравляю, Давид!.. – сказал он сам себе, поднимая бокал вверх. – Вот ты и женился!

На этой претенциозной ноте он сделал смачный глоток бренди и зажмурился. Стоило столько лет тянуть с женитьбой, чтобы прийти к этому дню?

– Тобой все воспользовались! – истерично усмехнувшись, он прошёлся вперёд-назад по комнате и стал загибать пальцы. – Родители принесли тебя в жертву, как барана, чтобы поправить свои финансы. Жена вышла за тебя замуж, чтобы дед больше не мешал её планам на треклятые фабрики. И что мы имеем в сухом остатке? Ты никому неинтересен, и даже на свадьбу приехали единицы!..

Все злость и обиду он обрушил на ни в чём не повинный стул и ударил его так сильно, что тот отскочил от стены и с грохотом повалился на пол. Давид сделал ещё один глоток и рухнул у стены, приложившись к ней затылком.

Он больше не говорил вслух, отчего стало только хуже. Эмоции душили незадачливого мужа, но он ещё не придумал, как с ними совладать. Полумесяц проглядывался сквозь трепыхавшие от ветра белые занавески. Как романтично они выглядели, и каким неромантичным был его финал?..

Финал?.. Это действительно он? Что же! Когда его похоронят, то на надгробии напишут следующие строки: «Более неудачливого в любви человека, чем тот, что лежит здесь, вы не найдёте нигде». Неудачливого в любви, но… полного ли неудачника? Нет-нет!.. Он ни за что не пойдёт на поводу у Дениса Тимофеевича и не оставит службы. Служба – это всё, что у него осталось. Всё, что ещё держало его на плаву!

Теперь он думал о бесчисленных ранениях на своём теле с улыбкой и бешеной ностальгией. Когда-нибудь он обязательно получит чин генерал-майора, и племянники будут очень им гордиться!.. Он посвятит себя военному ремеслу без остатка, и тот шрам на груди, который он получил в русско-турецкой…

Руку сожгло огнем, когда Давид нечаянно коснулся смуглой кожи под сорочкой. Душу замучили воспоминания, когда рядом с повязанным на шее Монбланом, который Шалико подарил брату сто лет назад, пальцы нащупали медальон в форме латинской «S». По щеке скатилась постыдная для взрослого мужчины слеза.

– Храни его, – попросила Саломея, снимая медальон со своей шеи. Он приподнялся на локтях, чтобы лучше разглядеть её подарок. – И тогда я всегда буду с тобой!

– Ты и так будешь, – сердечно заверил он её и поцеловал в оголённое плечо. – Никто и никогда кроме тебя…

В ушах до сих пор звенел её голос. Давид сорвал с шеи медальон и несколько раз покрутил его в руках. Он столько лет хранил на груди воспоминания о женщине, которая не хотела его знать. Ну разве можно быть таким шутом?! Он дал ей то обещание, столько мечтал и надеялся, а между тем время ускользало сквозь пальцы. И ведь она устраивала свою жизнь, а он её только губил… но, если бы он не придерживался того признания так буквально, то, возможно, удалось бы избежать этого дня?..

Давид с силой отшвырнул от себя медальон, словно хотел с корнем вырвать из души остатки чувств к Саломее, и всё же облегчил душу рыданиями.

***

Прошла целая неделя со свадьбы Давида, но в Ахалкалаки его семья всё ещё не вернулась. В своих письмах к другу Константин писал, что сваты хоть и не отличались гостеприимством – куда им до чисто кавказского радушия?! – но отпускать их домой тоже не спешили. Денис Тимофеевич то ли хвастался перед провинциальными грузинскими князьями своим богатством, то ли выставлял их как диковинку в глазах петербургского света, но всё-таки уговорил их задержаться на недельку-другую. Эта задержка не нравилась Софико, и она описывала своё недовольство в посланиях к подругам.

«12 мая 1888 года

…Петербург кажется мне сплошь фальшивым. Он красив снаружи, но в нём нет души. Я не думала, что скажу это, генацвале, но я скучаю по Кавказу!..

Интересно, Европа точно такая же?..

Елагины улыбаются нам и жеманятся, но я интуитивно чувствую, как они называют нас дикарями с гор, как только остаются одни. У них есть деньги, но они не знают, что такое стол, бережно накрытый в честь гостей, за которых действительно болит сердце. Они не знают, каково это: зарезать барашка в благодарность друзьям, пить вино и читать громкие тосты, восхваляющие дедов и прадедов. Они не знают сердечности. Они живут сегодняшним днём, признают только выгоду и своё удовольствие. В их семье нет сплочённости, пусть дедушка и бабушка Полины Семёновны действительно о ней пекутся. Но что я могу сказать о ней самой?..

Я должна признаться тебе, Нино – генацвале!.. – что сноха вряд ли захочет стать тебе в будущем подругой. Спору нет, она красива и умна, но мой брат не будет с ней счастлив, и я это вижу. Она держится со мной почтительно, ведёт светские беседы, в которых я лишний раз убеждаюсь в её образованности, но в глазах моего дзмы сквозит такая боль, которой я не нахожу объяснений. Он старается скрывать её, но как долго это может продолжаться? Мне неспокойно за него.

Я все больше понимаю, что новоиспечённая княгиня Циклаури интересуется только своим мехом. Она поддерживает разговор на другие темы, но меня ей не обмануть: ей глубоко наплевать на всё, кроме фабрик деда. Наплевать даже на собственного супруга!.. Увы, это так, Нино.

Пожалуй, я не могу винить Полину Семёновну за это – она выросла в такой среде. В светском обществе ей не объяснили, что такое настоящая семья, дружба и любовь, которыми мы были окружены с детства, и она привыкла цепляться за то, что единственно неоспоримого видела перед глазами. Мне только жаль, что Давиду досталась такая жена. Ах, если бы Саломе не была к нему настолько строга!..

Да, генацвале, я всё чаще и чаще думаю о доме. Я скучаю по своей работе в больнице рядом с Левоном Ашотовичем и мечтаю поскорее вернуться к ней. Я слышала, что он говорил, будто меня там не хватает. Если бы ты знала, как меня это радует!..

Я считаю дни, когда мы наконец вернёмся в Ахалкалаки, и я больше никогда не поеду в Петербург. Ноги моей здесь больше не будет!.. Отныне я мечтаю только о Европе.

Твоя Софи».

Письмо Софико, которое Нино зачитала вслух, вызвало в душе Саломеи целый ураган чувств. Она разозлилась на княжну Циклаури за неуловимый укор о Давиде – как будто это она виновата в его поломанной жизни! – и, главное, растерялась от нежности, с которой Софи упоминала Левона. Саломея не раз слышала, как он отчитывал своих сестёр милосердия со словами, что неопытная семнадцатилетняя девушка выполняла свою работу исправнее, чем взрослые бывалые женщины. Ещё тогда ей показалось подозрительным то, как благосклонно о Софико отзывался человек, из которого она сама уже который месяц не могла вытянуть признание. А теперь и она писала о нём так, словно скучала вовсе не по больнице!.. И даром что между ними двадцать лет разницы!

74

Bo