Две недели на Синае. Жиль Блас в Калифорнии

Переведя взгляд вниз, я увидел у себя под ногами наших ослов и погонщиков, казавшихся отсюда не больше скарабеев и муравьев; я попытался бросить в них камешек, но, с какой бы силой я ни кидал камни, они падали на склон пирамиды и достигали земли, лишь под­скакивая со ступени на ступень.

Это упражнение заставило меня подумать о спуске; следует сказать, что вначале он представлялся мне намного труднее, чем подъем: из-за несоразмерности высоты и ширины ступеней край каждой из них скры­вает следующую, так что сверху казалось, будто добраться до земли можно, лишь усевшись на этот покатый спуск и соскольнув вниз на собственном заду. К счастью, пре­жде чем решиться на подобное скольжение, нужно хоро­шенько все взвесить, а кроме того, когда спускаешься на одну ступень, становится видна следующая, и так далее. Однако, повторяю, путь этот отнюдь не легок, и тем, кто подвержен головокружениям, лучше вообще воздер­жаться от восхождения на пирамиду.

Оказавшись внизу, я рухнул на песок; меня мучили жара и жажда, хотя я не чувствовал этого в течение всего спуска, настолько мне приходилось заботиться о сохран­ности собственной персоны. Мухаммед тут же произнес передо мной целую речь о том, что воду можно пить лишь маленькими глотками, однако я вырвал у него из рук бутылку и залпом осушил ее. Но едва прошла жажда, как меня стал донимать голод. К счастью, все остальные члены экспедиции честно признались, что они испыты­вают те же ощущения, и потому было единодушно решено, что пришло время обедать. Погонщики привели осла, навьюченного провизией, и мы с радостью обнару­жили, что в дороге с ним не произошло никаких непри­ятностей.

Мы обошли вокруг пирамиды, чтобы отыскать хоть какую-нибудь тень. На нашу беду, солнце стояло в зените и потому равномерно изливало свои лучи на все четыре грани гробницы Хеопса. Все мы стали оглядываться по сторонам в тщетной попытке отыскать место, где можно было бы пробыть в неподвижности более пяти минут, не рискуя сойти с ума. И тогда наши арабы показали нам на северной стороне пирамиды, на трети ее высоты, вход, через который можно попасть внутрь сооружения. Нам почудилось, будто этот темный зев, который, казалось, колосс открывал для того, чтобы вдыхать воздух, напол­нен тенью и прохладой, так что при всей своей усталости мы вновь двинулись в путь и через несколько минут достали цели. Там мы обнаружили помещение, пригод­ное для обеденного зала, пусть и не слишком удобное, но, во всяком случае, достаточно прохладное, а большего нам и не требовалось.

Когда с трапезой было покончено, мы велели прине­сти факелы, чтобы осмотреть, раз уж нам довелось здесь оказаться, внутренность пирамиды. Туда проникают по коридору квадратного сечения, заканчивающемуся отвер­стием со стороной около метра и спускающемуся вниз под углом в сорок пять градусов. По мере того как вы отдаляетесь от входа, прохлада ощущается все сильнее, но к воздуху, тяжелому от дыма факелов, примешивается неосязаемая пыль, поднятая ногами посетителей, и потому здесь очень трудно дышать. Наконец вы попада­ете в две камеры: одна из них называется камерой царя, другая — камерой царицы; в первой стоит гранитный саркофаг с разбитой крышкой, вторая камера пуста.

Мы вышли из покоев их величеств, где, кроме стен, решительно нечего было осматривать, и отправились приветствовать его высочество сфинкса; он находится на несколько сотен шагов ближе к Нилу, чем пирамиды, и, словно гигантский пес, охраняет это гранитное стадо. С помощью наших арабов мне удалось взобраться к нему на спину, а оттуда на голову, что было не так уж просто. Мейер тотчас последовал за мной. Тогда я быстро спрыг­нул на плечи колосса, а оттуда — на землю и принялся зарисовывать сфинкса, в то время как Мейер, стоя на его ухе, служил ему плюмажем и самым естественным обра­зом задавал мне масштаб.

Возле большой пирамиды есть еще одна, поменьше, вершина которой превосходно сохранилась и заканчива­ется острием; на эту пирамиду взбираются редко, и, как рассказали нам арабы, первым на нее поднялся француз­ский барабанщик, который, спасаясь от гнавшихся за ним мамлюков, не придумал ничего лучше, как вскараб­каться на эту стену, куда его враги не могли за ним последовать. Когда он забрался на самую вершину пира­миды, ему пришла в голову мысль изо всех сил бить в барабан общий сбор, чтобы призвать к себе на помощь. Этот грохот раздавался на целое льё вокруг, и генерал Ренье послал две роты, обратившие мамлюков в бегство и освободившие осажденного барабанщика, который на самых почетных условиях спустился с пирамиды.

Мы вновь сели на ослов и направились в Гизу, но не для того, чтобы осматривать загородный дом Мурада, от которого, мне кажется, не осталось и следа, а чтобы посетить сиротское заведение для цыплят.

Как известно, в Египте заменили наседок, которые при всем своем желании и при всей своей самоотвержен­ности способны высидеть лишь полтора десятка яиц одновременно, подогреваемыми с помощью пара печами, где вылупляются тысячи цыплят. Этим любопытным заведением руководит управляющий, который, помимо того, что он работает на себя, за небольшое вознаграж­дение принимает на инкубацию все яйца, какие ему при­носят. Дортуар, где он размещает своих скорлупчатых воспитанников, представляет собой длинную галерею, где с обеих сторон тянутся ряды двухъярусных ячеек, связанных между собой отверстиями, которые предна­значены для того, чтобы через них распространялось тепло от котла, расположенного под полом и всегда нагретого до нужной температуры. Отдушины этих ячеек выходят на галерею; первые десять—двенадцать дней они остаются закрытыми, потом их начинают ненадолго открывать, причем с каждым днем все на большее время; наконец, на двадцатый день цыплятам приходит срок появляться на свет.

Мы появились как раз в тот момент, когда у одной из печей начались родовые схватки, так что роды происхо­дили в нашем присутствии. Процедура эта крайне про­ста: яйца разбивают, словно для приготовления яичницы, и цыплят вылущивают оттуда, словно горох, а затем одного за другим бросают обратно в ту же печь, причем делают это без всякой осторожности, будто кидают в кучу камни. Первым делом весь этот выводок начинает пищать что есть силы, а затем пускается на поиски про­питания: однако этим чаяниям осуществиться не дано, поскольку хозяин заведения берется лишь следить за тем, чтобы из яиц вылупились цыплята, но вовсе не намерен кормить их. К тому же они могут прожить без пищи три дня — наверное, благодаря теплу; если за это время их не забирают владельцы, то они переходят в собственность высидевшего их хозяина, который отправляет цыплят на рынок и продает там, не стараясь предварительно откор­мить.

Мы вернулись в Каир, заехав по пути на остров Рода, где находится ниломер.

Это устройство, предназначенное для измерения высоты паводков в Ниле, представляет собой всего- навсего колонну высотой в восемнадцать локтей, вклю­чая и ее капитель; каждый год на ней отмечают наиболь­ший уровень воды в реке во время половодья. Ниломер, сильно пострадавший во время оккупации Каира фран­цузской армией, по приказу генерала Мену был восста­новлен под руководством гражданина Шаброля, инже­нера мостов и дорог. Когда работы были завершены, у входа в это сооружение построили портик, а под пери­стилем, над дверью, в стену вмуровали плиту из белого мрамора и высекли на ней по-французски и по-арабски такую надпись:

«ВО ИМЯ ГОСПОДА МИЛОСТИВОГО И МИЛОСЕРД­НОГО.

В IX год Французской республики и в 1215 год Хиджры, тридцать месяцев спустя после завоевания Египта Бона­партом, главнокомандующий Мену восстановил ниломер. В межень, на 10-й день после солнцестояния VIII года, уро­вень воды в Ниле соответствовал отметке в три локтя десять дюймов на колонне.

В Каире воды начали прибывать на 16-й день после упо­мянутого солнцестояния.

Воды поднялись над стволом колонны на два локтя три дюйма на 107-й день после упомянутого солнцестояния.

Они начали спадать на 114-й день после упомянутого солнцестояния. Все земли были затоплены. Этот невидан­ный паводок высотой четырнадцать локтей семнадцать дюймов позволяет надеяться на особо плодородный год. *