Страница 18 из 21
***
«Народное образование» было удивительным местом.
Нельзя сказать, что время там остановилось. Нет, время никогда и нигде не останавливается по-настоящему. Однако там ощущался тот непередаваемый дух конца восьмидесятых – начала девяностых.
Для этих людей всё ещё были актуальны и общество «Память», и РНЕ, и события осени 1993, и перестроечный «Огонёк», и перестроечный бум мистики, и новаторская педагогика того времени.
Это проявлялось во всём.
Большой, но темный и захламлённый офис на первом этаже многоэтажного дома. Дом был построен на месте мусорной свалки.
Внутри ремонта не было с 1996 года.
В помещении душно и сыро. В любую погоду здесь царит неприятный серовато-сизый полумрак.
Серые запылённые обои, отклеивающиеся по краям огромным лоскутами. При первом прикосновении их края распадаются в пыль.
На потолке – тихонько трещат старые лампы дневного света, по большей части не работающие. С потолка отклеивается дешевая имитация лепнины из пенопласта. Под ней виден бетонный потолок.
На полу – отслаивающийся, протертый местами до дыр, местами до полного истончения ковровидный темнозелёного и бордового цветов.
Чёрная офисная мебель девяностых годов, по большей части уже разваливающаяся.
На столах – огромные белые мониторы старых, оставшиеся едем девяностых годов компьютеров.
На стене портрет Ленина соседствует с иконой Богородицы.
На старом, наполовину развалившемся шкафу, стоит вылепленный школьниками крашеный бюст Макаренко, страшный до невозможности.
В бедном, но ухоженном кабинете главного редактора, на разбитой тумбочке, полки которой давно треснули под тяжестью лечащих там книг, и которая держится теперь только на этих самых книгах, – стоят запылённые пластиковые кубки.
На грязной кухне – неубранная посуда и полчища насекомых.
Тёмный коридор завален стопками старых журналов и нераспроданных книг.
В кабинете Алексея Викторовича стоит раскладушка. У компьютера – недопитая бутыль портвейна.
В типографии, где трудится Артём Валерьевич, тарахтят старые, много раз чиненные станки. В мастерской, где налезают журналы, – лежат в беспорядке подшивки старых номеров, начиная с 1917 года.
Русская хтонь.
И это было очень атмосферное место. Таких атмосферных мест осталось очень мало.
Глава девятая. Свидетель на допросе.
– Итак, – произнёс следователь, – что же было дальше?
Следователь был человек смешной, но при этом значительный. Это был уже очень старый (ему было, видимо, за шестьдесят, а возможно, что и за семьдесят) сухопарый мужичок небольшого роста. Тем не менее, он был крепок и, казалось, был весь соткан из мышц и сухожилий, обтянутых золотисто-розовой кожей.
У него были тонкие котловые пальцы, обтянутые желтой, как пергаментная бумаг, и грубой, как подошва, человеческой кожей. Пах он тоже кожей и дорогим одеколоном.
Руки его были покрыты толстыми вздувшимися венами.
В правой руке он держал металлический подстаканник с граненым стаканом, полным горячего ароматного чая с запахом розы.
У следователи были аккуратно подстриженные треугольные седые усы. Когда он говорил Илимдиг чай, их кончики мелко шевелились, точно лапки насекомого.
Рядом с тем местом, где стояла чашка, лежала и светло-бежевая фуражка со сверкающей золотой кокардой, украшенной маленькой эмалированной звездой.
На спинке обитого красной кожей стула висела на ремне вложенная в обитые блестящими латунными пластинами офицерская казацкая шашка.
Свидетельница вдохнула воздуха, чуть двинула плечами и пару раз хрустнула шеей при помощи рук.
– Осторожнее, сударыня, – мягким и вполне доброжелательным, без всякой приторности голосом произнёс следователь. – Не пораньтесь.
После этого свидетельница продолжила свой рассказ.
***
Странное лето в тот год стояло в Москве. Какое-то жаркое, но одновременно и ветреное, временами дождливое, поскольку ветер пригонял дожди, и в целом довольно неприятное.
Для Моли это лето было неприятно вдвойне, поскольку на него выпало очень много неприятностей.
В «Народном образовании» начался кавардак. Начался он, конечно, раньше, ещё весной. Именно тогда Тамара Николаевна совместно с Нигматулиным предложила сместить Кушнира и поставить на его место своего человека, чтобы этот урод никак больше не влиял на редакционную и особенно финансовую политику.
Ерёгина была человеком хитрым, но, к сожалению, недальновидным.
Она много лет была в издательском деле.
Это была невысокая, даже совсем низенькая аккуратная женщина, жена военного. Её муж командовал авиационным полком.
Хотя ей было почти восемьдесят, она сохранила здравый рассудок. Она была наблюдателем на выборах от КПРФ, возглавляла районную избирательную комиссию. Она редактировала несколько журналов по дошкольной педагогике, но держала помимо «Народного» и своё собственное маленькое издательство. Несмотря на возраст, на любила аниме, красила волосы в лиловый цвет и знала молодёжный сленг и тренды.
Именно она и подговорила совершить убийство Кушнира.
– Мне кажется, это всё жадность, – произнесла свидетельница.
***
– Понимаю вас, – произнёс следователь, протягивая свидетельнице розовую чашку из тонкого фарфора, полную до краев сладким ароматным чаем. – Я тоже хотел быподелиться одной поучительной историей. Она тоже в некотором роде про жадность.
Лет пятнадцать назад жил в Орехово-Борисово один фээсбэшник. Он был человек злой, жадный и глупый. Единственное, что он любил, – это деньги. Он был скопидом.
Хотя служба открыла ему путь к обогащению, он так и жил с женой в убогой квартире и на всем заставлял её экономить. Так они и жили как кошка с собакой, пока жена не умерла.
После её смерти он немного умом тронулся. Совсем помешался на своём богатстве: тащил в дом всякий хлам, машину из гаража почти не доставал (говорил, жалко ему портить её ездой), телевизор не включал, компьютер использовал редко, жил без света и газа (чтобы экономить).
Со временем начал он увлекаться оккультизмом. Сначала жабу денежную купил китайскую, потом ещё амулеты какие-то, к гадалкам стал ходить, книг по магии заказывать. Выучил древние языки. Стал у себя в квартире обряды разные проводить.