Страница 21 из 21
Итак, путешествие закончилось. Время сходить с самолёта.
Чем кончили главные герои?
Поверьте, ничего хорошего с ними не было.
Заговор провалился. Жабин был убит при задержании.
Козловский, Данченко и некоторые другие были схвачены и убиты в СИЗО после серии пыточных допросов. Некоторые из них рассказали всё, о чём просили следователи, некоторые – нет.
Некоторые девушки заключили предательские сделки со следствием, вышли через три-пять лет и поехали политэмигрантками в Европу. Получили там пособия, вышли замуж и зажили простой жизнью простых европейских жлобов, каких много среди русских в Германии.
«Белой акации цветы эмиграции»!
Некоторым не пришлось сидеть вообще. Сдав товарищей, они оказались свидетелями в этом деле.
Геля на фоне такого краха всей жизни окончательно повредилась рассудком. Её мать умерла от инфаркта, когда узнала, что её дочь схвачена. Гелю упекли сначала в дурку, а потом в интернат для душевнобольных. Дальнейшая её судьба мне неизвестна.
Судьба Егорова осталась мне неизвестной. Говорят, его убили фээсбэшники в каком-то лесу.
Жерар получил пожизненное. Сойкина и некоторые другие – по восемнадцать, двадцать, а то и двадцать пять лет.
Самые счастливые уехали за границу сразу после провала и избежали и пыток, и следствия, и страшного закрытого судилища, про которое не вспомнила ни одна либеральная тварь из так называемых «правозащитников».
Я сам отсидел пятнадцать грёбаных лет в чудовищной маленькой камере, где не было ничего, кроме отвратительной лампы под потолком и железной двери. Баня – рад в неделю, ведро приносят два раза в день. На ночь вызвали матрас.
Я много раз пытался покончить с собой, но у меня так ничего и не вышло.
Я покинул тюрьму после пятнадцати лет заключения. Родители умерли. На воле у меня не осталось никого из друзей.
Когда я покидал колонию, мне выдали только старую одежду, которую передали нам некие волонтёры. Я надел эти потёртые джинсы (они были мне велики), кроссовки, куртку. Стал похож на грибника или какого-то сельского жителя из Америки.
И я пошёл.
Я не знал, как идти, но отлично знал, что я ищу. И я шёл, шёл и шёл. Всё время шёл. Только и делал, что шёл, почти не делая остановок.
Был конец мая.
Светило Солнце. Дорога была грунтовая, пыльная, как на картинах русских реалити девятнадцатого века. И травы цвели по обочине. И лягушки квакали в заполненных водой после весенних дождей оврагов. И стрекотали кузнечики.
А я всё шёл и шёл.
Передо мной был лес. Я вошёл в него и заночевал. И ночь была волшебная, и вечер был волшебный. И я помню, как сквозь кроны деревьев я видел, как розовеет небо, и как быстро плывут облака по жёлто-розовому небесному своду.
Я помолился («только так ты убережёшься от тануки!») и лёг спать.
Я проснулся на влажной земле рано утром. Горло совсем пересохло, и я пил поутру из лужи. И не было в моей жизни воды слаще и вкуснее, чем та вода.
От корней, что упирались мне ночью в бока, ломило всё тело.
Тем не менее, я, по всей видимости, не заболел.
Я снова шёл.
Я не ел два дня, но голода не чувствовал. Усталости тоже не было. Наоборот, я весь пришёл в некое странное оживление и у меня впервые в жизни появилась та страшная мысль: это ещё не конец, отыграюсь.
Поймав себя на ней, я понял, что будет дальше.
К середине дня я нашёл то, что искал. Я вышел к железнодорожной насыпи. Гладкие рельсы блестели на Солнце.
«Значит, дорога не брошена, – подумал я. – По ней ездят.».
Я устроился в кустах неподалёку от насыпи, прямо рядом небольшим затянутым зелёной ряской болотцем, что расположилось в низине возле насыпи.
Я отдыхал. В болте громко квакали лягушки. Стрекотали кузнечики. Теперь к ним подключились и цикады.
Мыслей не было. Я ни о чём больше не думал. Думать было больше не о чем. Всё давно обдумано.
Теперь в голове были не мечты, а грёзы. Я думал отцом, как попаду в страну Смешариков.
Наконец, часа через два я почуял лёгкое дрожание земли и расслышал вдалеке мерный стук тепловозных колёс.
Я резко рванул с места. Моё тело при этом не испытывало ничего, будто принадлежало вовсе не мне, а было какой-то особо совершенной машиной. В два прыжка я переместился из кустов к рельсам и недолго думая положил голову прямо на холодную металлическую плаху, ослепительно блестевшую на майском солнышке.
Тепловоз к этому времени был уже совсем близко. Это был старый и ржавый товарняк.
– Только бы ты не остановился, – подумал я.
Глаза закрывать я не стал.
Внезапно в голове всплыли дурацкий мем «Эшкере» и страшные рассказы о «синих китах» – милые городские легенды моей давно ушедшей юности.
Тогда тоже одна девочка покончила с собой под колёсами ржавого товарняка, написав перед этим пост: «Ня, пока».
Ну, вот, и я…
И тут товарняк приблизился слишком близко. Перед глазами в секунду выросло чёрное пятно, в ушах надрывно заревел сигнальный гудок, и всё.
Отрезанная голова точно мяч покатилась по крупной гальке, которой была укреплена насыпь, по золотистому песку, отравляя по себе след густой, как малиновое варенье, и такой же на цвет бордовой крови.
Через минуту первые мухи салились на коричневатые пятнышки, ползали в раскрытых в последне взгляде глазах покойника.
Громко квакали в болотце лягушки, трещали цикады, стрекотали кузнечики. Светило в небе Солнышко, и дождь грибной прошёл.
Вот и всё.
Таков был закономерный финал бездарно прожитой жизни.