Страница 11 из 21
Кожа была по цвету землистая, а корочки указывали на явное нездоровье. Софья давно испортила себя нездоровым образом жизни. В процессе массажа я слегка и как бы понарошку отчитывал Соню за её наплевательское отношение к собственному здоровью.
Она целиком сняла майку, как бы невзначай, но при этом очень навязчиво показав мне грудь. Ничего особого в ней не было. Обычная грудь. Кожа на ней была белая, как тело червя, а сосцы лиловые.
Что было дальше?
Она предложила сделать мне тоже массаж. Сначала я отказался, но тут же дал заднюю и согласился. Соня стала меня раздевать, постепенно раздеваясь сама. При этом она похотливо хихикала.
Наконец, она стала обнимать и целовать меня. К этому времени с меня как-то сами собой пропали штаны.
– Знаешь, мне кажется, в этом есть что-то сексуальное, – сказал я, и мне сразу стало стыдно из-за того, какую нелепицу, какую глупеть я сказал.
Очевидно, в том, что делала со мной Софья, не просто было что-то сексуальное. Это и была попытка заняться со мной сексом. Что это ещё могло быть?
Впрочем, я вырос в культуре активного согласия. На всё нужно спрашивать разрешение. А потому я не знал, что мне делать. С одной стороны, Софья сама раздевает меня. С другой, она же ничего не говорила про секс, верно?
Я не хотел её ни о чём спрашивать. Спрашивать о таком не вполне прилично. Тем более, если парень спрашивает девушку. У неё сразу возникнет мысль, что он похотливая свинья. Я до последнего оттягивал, и лишь когда Софи сняла с меня майку сделал глубокий вдох и задал вопрос: «Соня, скажи, ты хочешь, чтобы мы занялись сексом?».
– А ты сам как хочешь? – с иронией спросила она.
Да, подумал я, прямого ответа на вопрос от неё не дождёшься. А что это за ответ вообще? Что значит, хочу ли я. Мне плевать: я сделаю то, что мне скажут. Исполню приказ. У меняет желаний. Вопрос – чего хочет она?
Впрочем, помятуя о правилах современного феминизма, я заключил, что раз она не сказала «да», значит имелось в виду «нет». Просто ввиду особенностей женской гендерной социализации она не хотела отказывать прямо, чтобы не обидеть меня. Ведь девушек и поныне учат быть «удобными». То есть по возможности никогда не отказывать или отказывать лишь в крайних случаях.
– Меня родители не так учили, – ответил я, стараясь не смотреть Софьей в глаза. Это было не так просто. Она прижала меня к себе, так что я лежал сверху, и наши животы соприкасались. Майка на мне была задрана до груди, на самой Сонечке уже давно не было ничего, кроме трусов. Её голос грудь упиралась в мою, так что я слышал, как быстро и аритмично бьётся её испорченное алкоголем и наркотиками сердце. Её лицо покраснело, маслянистый похотливый взгляд прищуренных глаз так и сверлил меня, будто спрашивая: «Ну, неужели устоишь? Давай, сделай это! Сделай уже!».
Я старался не смотреть. Я понял, что боюсь этого взгляда. Он делал мне больно. От него трепетало сердце и тряслось все тело. Я отвернулся и смотрел на алебастровый светильник, будучи сжимаемости нежными объятиями пухлых и мокрых ручек прелестной Сонечки.
– Родители меня не так воспитывали, – сказал я.
– Ну, и меня воспитывали, – произнесла Соня. – Надо преодолевать себя иногда.
Она знала, что говорить. Я очень захотел уже сделать это, чтоб всё закончилось хоть как-то. Но я не сделал. В следующий миг я захотел встать, одеться, убежать из номера и больше никогда не видеться с Софьей. Но этого я тоже не сделал.
Я понял, что если сейчас поддамся соблазну, то испытаю самое великое удовольствие, которое только может испытать мужчина. И я знал, что это изменит меня. После того, как я сойду с божественной горы на землю, после того, как пик моего блаженства будет пройден, – за ним последует жуткое болото апатии. Как после укола морфинг мир на двадцать минут становится тёплым и воздушным, а потом внезапно обращается в отвратительную серую слизь и делается в миллион раз гаже,чем был до этого. Я боялся, что будет именно так.
Человека, который побывал в раю, негуманно снова посылать на Землю. Он больше не сможет в полной мере наслаждаться её красотой и её скромными радостями.
Испытав неземное блаженство, я захочу покончить с собой. Все равно ничего лучше уже в жизни не будет.
Победа, добытая в слишком долгой войне, не радует. Она смотрится как утешительный приз, вроде покупки «Форда Мустанга» в глубокой старости, когда и ездить-то особо не хочется, и ловкость уже не та, и насладиться всей красотой и мощью этого автомобиля уже точно не выйдет.
Победа, полученная сразу, тоже не радует. Она не мыслится как своё, пережитое, прожитое. Она воспринимается как дар судьбы, волшебный предмет, который дарят герою в самом начале сказки.
Я знал, я что мне, девятнадцатилетнему пареньку, рано ещё испытывать величайшее блаженство во Вселенной. Оно точно сорвёт мне голову.
Всё было точно как в том ужасающем сне, который приснился мне в самые тяжёлые дни, когда меня обвиняли в шпионаже в пользу Кубы и КНДР, а я сидел под домашним арестом и не мог выйти. Это было страшное время. Теперь я понял, что этот сон реализовывался на практике.
Я знал, давно знал, задолго до того, как настала та роковая ночь, что я рано или поздно с Софьей поругаюсь. Знал, чем кончится дело, но тайно надеялся, что я смогу переломить ситуацию и избежать разрыва. Мы с Софьей были слишком разными. Поначалу я нравился ей, но чем дальше, тем сильнее было чувство отчуждения. Я ощущал, что этот человек не понимает и не хочет понять меня, пытается изменить меня под себя, но негласно, крыто. При этом я тоже хоть и восхищаюсь, абсолютно не понимаю этого человека. Как же мне жить?
Я хотел получить от Софьи ещё некоторые нужные мне связи, контакты, но не более того. Остальное мне было не нужно.
Так я думал поначалу, но теперь я сам осознавал, что начал влюбляться в неё. Влюбляться именно в тот момент, когда сама Соня стала постепенно и всё более зримо ускользать от меня.
Чем больше она ускользала, тем сильнее я её любил.
Её страсть ко мне разгорелась лишь сейчас, через всего месяц нашего знакомства. Моя страсть начала расти только в тот самый день.
Я обнимал Софью, поцеловал её в щеки несколько раз, постоянно нахваливал её фигуру и её саму вообще: «Честно говоря, мне иногда кажется, что ты и не человек вовсе, а демон-суккуб! Никогда я не видел девушки красивее, умнее и притягательнее! Ты – загадка, Соня, ты – нечто, ты – абсолютное зло. Ты читала Шаламова? Так вот, ты – человек, Соня. Человеком Шаламову…».
Сначала ей нравились эти комплименты, но потом она как-то заскучала. Глаза опустились, объятия стали более вялыми, потом я постепенно выскользнул из них и повалился рядом.
К тому моменту я уже больше ни о чём не думал. До этого я подозревал Соню в работе на ФСБ, боялся, что она обвинит меня в изнасиловании, боялся болезней, боялся много чего. Больше всего я боялся, что потеряю себя. Я боялся облажаться. Я боялся удовольствия.