Страница 29 из 76
Впрочем, все эти демонстративные приготовления обеих сторон к военным действиям обычно не препятствуют некоторым, вполне человеческим, попыткам договориться, предпринимаемым, как правило, втайне. Некий придворный Карла Квинта, прибывший на одной из галер, обвязывает себе рукав белым платком и под покровом ночи отправляется потолковать с Хасаном Агой. Он услаждает его слух красивым вступлением:
– О, великий король, нашему императору известно, что вы, как и ваш отец Барбаросса, родились в христианской семье, и он умоляет вас вернуться в истинную веру и покинуть лагерь нечестивых. По праву рождения вы являетесь вассалом одного лишь Кесаря, но никак не Турка. В благодарность его величество в своей бесконечной снисходительности, отпустит с миром турецкий гарнизон, а также сохранит свободу жителям Алжира. Кесарь умеет очень щедро воздавать за оказанные ему услуги…
Тут испанец приоткрывает суму, битком набитую золотыми монетами. Хасан погружает в них руку. Золото Америки – точно такое, каким Кортес так щедро оплачивает «снег» с Атласа! Качество и количество монет волнуют душу корсара. Пару часов он пребывает в нерешительности.
Об этом свидании узнает от своего шпиона предводитель янычар Сулеймана, Эль-Хаджи. Тысяча его людей, размещенных в алжирских казармах, – все как один сторожевые псы Блистательной Порты.
– Предательство!
Эль-Хаджи стремительно врывается в диван[52] Хасана и грозно провозглашает, что ему хорошо известно о намерении императора действовать исподтишка. Он требует немедленно отказаться от мысли поставить Алжир в положение, невыгодное для султана, дабы не принести ему вечного бесчестья. Хасан высокомерно отвергает подобные обвинения, брошенные ему в собрании высокопоставленных лиц и предводителей корсаров. Досадливо сглотнув, он тотчас призывает испанца и заявляет ему, что надо быть глупцом, чтобы вмешиваться в дела противника и давать ему советы, но еще глупее принимать на веру советы, которые дает противник. Вслед за тем он снимает свою туфлю и вызывающе тычет ею в лицо испанца, которого тотчас изгоняют из Алжира.
С этой минуты женщины, собравшиеся на высоком крепостном валу, окружающем город, начинают испускать диковинные вопли, переходящие в улюлюканье. Мужчины присоединяются к ним, призывая Аллаха гипнотическим песнопением, которое стелется по морю подобно мощному шквалу все более и более холодного ветра.
Этот ветер и в самом деле слишком прохладен для чувствительных костей адмирала Дориа, ибо беспощадный Аллах уже готовит христианам свой самый недобрый прием. Собравшиеся, наконец, перед городом все пять сотен кораблей освещает молочно-бледное солнце, стремительно поглощаемое грядой облаков. Октябрьское небо постепенно чернеет. От насыщенного солью упорного ветра твердеют хоругви, штандарты и флаги. Рвется крест рыцарей Мальтийского ордена. Пропитываются влагой огромные, красные с золотом, королевские знамена Испании. Их полощущийся на ветру отяжелевший бархат уже сбил в воду двух человек на «Стойкости». У вышитых на знаменах львов Кастилии и Арагона намокла шерсть и обвисли хвосты.
Беспорядочно зашлепала веслами команда каторжников на капитанской галере. Непрерывно меняющие направление потоки, что закрутились на рейде, грозят поломать весла как спички. Достаточно одного порыва шквального ветра – и этими веслами снесет головы гребцам с ближайшей к воде скамьи.
В бухту врывается ураган. Капитаны в ужасе. Дориа распаляется гневом:
– Император – невежда! Он ничего не пожелал узнать о характере моря. А теперь вот начинается буря. Нужно уходить отсюда!
– Аллах акбар! Аллах акбар! – звучит ему в ответ крик янычаров султана, охраняющих подступы к городу.
Эхо этого вопля, еще усиленное гонгами и медными трубами, звучащими из каждой башни городского вала, исторгает стон у десятков тысяч христиан.
И затем следует первый удар. Несущаяся со скоростью скачущего коня, плотная и серая, как свинец, завеса дождя накрывает бухту. Она погружает всё во тьму – от подводных скал Пеньона до зубчатых верхушек башен ворот Баб-Азуна. Корабли трещат, зубы стучат – одна и та же лихорадочная дрожь овладевает людьми и судами. На пятьсот кораблей и тридцать тысяч солдат империи опрокидывается холодная влажная ночь.
Ослепленные темнотой, они не видят, как налетает огромная волна и сшибает друг с другом сразу пятнадцать судов. Первыми тонут Георг Фронтисперо и шесть тысяч его наемников-лютеран. Католический Бог без колебаний приносит их в жертву – что за вздорная мысль пришла в голову его Карлу включить в игру эти еретические пешки?
«Стойкость» оказывается в скверном положении. Она застыла в боковом крене, отчего попадали столы, карты, часы и распятия. Рухнувший на пол Карл препоручает себя Мадонне дель Пилар. Испугавшись бури, право орать приказы он предоставляет своим офицерам. Но эту разномастную армию, говорящую не менее чем на десяти языках, где даже при хорошей погоде с трудом понимают друг друга, совершенно не возможно снова призвать к порядку.
Злополучный выстрел из пушки, которым Дориа подает сигнал всем судам укрыться в бухте Пеньона, сносит кормовую рубку «Эстреллы», а заодно с ней и голову Кортесова францисканца. При всеобщем крайнем замешательстве победоносно и громко звучит взрыв хохота Хасана Аги с самого верха крепостной стены.
– Идиоты, порожденье свиней, им уже не спастись. Смотри, сиди Бу[53], какую милость посылает нам Повелитель ветров!
Вслед за первым шквалом дождя со стороны моря надвигается второй и накрывает залив еще более плотной завесой.
– Что за мысль, мой король, становиться на якорь носом к северу! – добавляет марабу[54]. – Cassem, убивающий лето, все равно разнесет их на части! Аллах велик, ему покорны ураганы. А сейчас я еще призову нам на помощь вселенскую мать!
И сиди Бу Геддур начинает бить посохом по воде в огромной лохани, сопровождая это действие монотонными песнопениями, содержащими злокозненные призывы усилить волнение на море. Михаил, перешедший на сторону Аллаха, благосклонно внимает этой просьбе. Температура воздуха падает еще ниже. Море из свинцового становится серебристым, трепеща под хлещущим его градом. Пена уходит с побережья, оставляя за собой голые камни и игольчатые раковины. А это означает, что из глубины залива собирается встать на дыбы пятиметровая волна. Подхваченные этим внезапно родившимся чудовищем, корабли вновь устремляются друг на друга. Выдержавшие первый вал на этот раз вдребезги разбиваются. Отхлынувшие назад волны увлекают в пучину все, что от них осталось.
Аллах резвится как девчонка в ванне – шесть галер переворачиваются подобно игрушечным корабликам в тазу. Их весла мотаются на бешеном ветру, шестьсот человек пропадают, разом проглоченные бездной.
Каторжникам галер хорошо видно сквозь траповый люк, какую ужасную участь готовят им волны. Они бросают весла и умоляют охранников расковать их. Но те уже взобрались на плашкаут, хватают всё, что только может держаться на плаву, и прыгают в воду, несмотря на риск оказаться раздавленными между бортами взбесившихся кораблей.
Буря нечаянно сближает «Виолу» с «Эстреллой», охваченной пламенем.
– Надо убираться из этой ловушки! – кричит Кортес, обращаясь к Фигероа. – Освободи своих каторжников, или ты никогда не вырвешься отсюда.
Его голос тонет во влажном тумане. К счастью, на «Виоле Нептуна» не стали дожидаться этого призыва, исполненного сострадания к ближнему. Амедео уже нашел большие клещи и перерезает цепи. Освобожденные немедленно бросаются освобождать других, а те сбрасывают в море весла, ставшие смертельно опасными. Амедео уговаривает их поторопиться. А вдалеке, над побелевшими от пены скалами, уже встает третье чудовище.
Не мешало бы как-то добраться до скал Пеньона, как того хотел Дориа, ибо только под ними можно найти убежище с подветренной стороны. В тот момент, когда «Стойкость» уже почти скрывается за этими скалами, внезапно налетевший шквал разносит в противоположные стороны «Виолу» и «Эстреллу». Конкистадора выбрасывает за борт. Тотчас же идет ко дну его каравелла. Но всё же Господь, благодарный маркизу дель Валле д’Оахака за множество обращенных – пусть и не без некоторой доли насилия, – посылает ему спасительное бревно в форме деревянного бюста сирены.