Mille regrets (ЛП)

Венсан Борель

Тысяча скорбей

Роман

Издательство Сабины Веспизер, Париж, 2004

Перевод с французского Н. И. Губернаторовой

Дальнейшее за вами

(Девиз Людвига Грутхуза, дипломата при Филиппе Добром, герцоге Бургундском)

Глава 1

В знойный августовский день 1541 года на галере «Виола Нептуна», застрявшей где-то между Алжиром и Балеарскими островами – в беспредельности, именуемой Средиземным морем, – сложно придумать, как лучше убить время.

Томится от скуки капитан дон Альваро-де-Фигероа-и-Санс-и-Навалькарнеро-и-Балагер. Ему, конечно, хотелось бы поплавать вместе с гребцами-каторжниками, которым он позволяет свободно плескаться возле борта – кому из них взбрело бы на ум уплыть в открытое море? – но дон Альваро упорно отказывается снимать сапоги. По вечерам загадочное это обстоятельство становится пищей для нескончаемых пересудов между галерниками и конвоем, ибо ни разу, после того как они покинули военный порт Картахены, капитан не разувался. Даже когда ложился спать.

Маленький и сухой, с густыми усами и желтизной в глазах, в потрепанной войлочной шляпе со страусовым пером, от которого сохранились лишь редкие волоски, дон Альваро совсем не похож на испанского идальго. Между тем, ему не помешало бы выглядеть таковым при столь высоком его положении – как-никак старший командир на галере его величества всекатолического короля.

В засаленной рубахе, источая от вспотевших волосатых подмышек запах гнилых перезрелых яблок – зловоние закоренелых пьяниц, – капитан развлекается метанием горсти эскудо со своей мокрой ладони в лохань с водой, стоящую от него в двух метрах. Развалившись под холщовым шлюпочным тентом, он вновь и вновь швыряет монеты, затем требует подтащить к себе лоханку и выуживает их из нее, чтобы возобновить свою ребяческую забаву. В какой-то момент он попросит Батистьелло, юнгу из Неаполя, поменять воду на более свежую, чтобы обмакнуть пальцы и прижать их к своему усталому лицу. В этом состоит единственная забота о своем туалете, которую позволяет себе августейший капитан.

«Вот старый козел, со своей дурацкой потехой! – молча вздыхает Батистьелло. – Скорей бы уж он надрался!»

Ибо если дон Альваро де Фигероа, плохо прицелившись, промахивается, а вероятность этого увеличивается пропорционально количеству выпитого им вина, юнге разрешается отправить упавший на палубу эскудо к себе в карман. Выпивка и монеты, попадающие в лохань с водой или в карман Батистьелло – вот так, без суеты и разговоров, проходит послеполуденный отдых нашего идальго, который, разогревшись на солнце, постепенно погружается в приятный сон, сладкий как спелая фига.

Только не подумайте, что дон Альваро какой-то безродный и одичавший забулдыга. Ибо он приходится сыном дону Мануэлю де Фигероа, барону де Навалькарнеро, властителю Санса, и внуком одноглазому дону Диего Альваро Мануэлю де Фигероа. Этот последний знаменит тем, что подобрал левую туфлю султана Боабдила, когда тот бежал из Гранады. Столь отважный поступок удостоился внимания самой Изабеллы Католической, которая и пожаловала ему Балагер – весьма почтенную арагонскую деревушку с четырьмя мулами, тремя козами и пятнадцатью монахинями, хотя и одержимыми бесом, но бесом не слишком значительным и к тому же хромым. Остается лишь согласиться с тем, что дон Альваро де Фигероа и прочее, и прочее, есть не кто иной, как заурядный пропойца, практически лишенный родового честолюбия.

Внук славного героя реконкисты только высоким подвигам деда и обязан своим беспрепятственным назначением на эту «Виолу Нептуна», где за его ежедневными полусонными забавами краем глаза следят охранники гребцов и рулевой Аугустус. Этот корабельный кормчий скучает ничуть не меньше капитана и мечтает только о том, как бы стянуть с него сапоги, подсыпав этим немного перцу в пресное однообразие дремотного послеполуденного времяпрепровождения.

Амедео, старший надсмотрщик, занят починкой ветхого чулка, давно уже превратившегося в сплошную штопку. Лекарь и брадобрей Жорж правит свои бритвы. Надзиратели Рикардо и Хосе, оба каталонцы, подобно двум обезьянам ловят друг на друге вшей, щелкают их между ногтями, а то и прикусывают время от времени – и к какой только глупости не пристрастишься от безделья. А вот и корабельный священник Ильдефонсо, который поплевывает на свои дароносицы, кресты и потиры, чтобы их легче было натереть до блеска. Он часто прерывается, потому что у него возникает надобность запустить пальцы в нос. От этой дурной привычки его не смогли отучить никакие колотушки, расточавшиеся ему в юности, проведенной в бенедиктинском монастыре города Мурсия. По той же причине этот святой отец, не допускаемый в приличное общество, был послан священником на галеры его католического величества. Дремлет над штурвалом батавец Аугустус, снятся ему пышнотелые фламандки его плоской страны, и от этих сладострастных видений пробуждается многочисленное население, упрятанное в его гульфике.

Скука – вот главный неприятель императорской галеры. Уже две недели подряд этот участок Средиземного моря глаже сковородки для поджаривания каштанов. «Виола» дрейфует в нем, покинутая почти всеми, в том числе и каторжниками, которые, чуть не дрожа от восторга, плещутся возле ее бортов. Они поднимают снопы брызг и, как девчонки, ошалевшие от купанья, играют в Попробуй-утопи, У брата Жака толстый посошок и в прочие игры, типа Юнге Жану приснилась прелестная дурочка.

В блаженной дремоте дон Альваро улавливает поднимающийся к нему шум голосов его дражайших галерников. Он узнает глубокий бас Гаратафаса, мускулистого турка, которого на галерном рынке в Генуе он выменял на пару припадочных берберов, захваченных в Бугии во время набега.

Его веки вздрагивают при звуке более высокого голоса Дамиана Лефевра – торговца библиями из Антверпена. Дон Альваро вытащил его из севильских подвалов инквизиции и теперь пользуется его бесценными услугами. Этот ученый фламандец лучше всех на борту владеет искусством пера и пергамента.

При звуке слишком узнаваемого фальцета Николь Гомбера – еще одного северянина среди каторжников-гребцов, прежде служившего певчим во фламандской капелле Карла V (Квинта[1]) и осужденного на галеры за содомский грех, – лицо спящего капитана искажает гримаса.

«Любопытно, почему у этого чудака женское имя, – думает дон Альваро. – Скорее ему подошло бы зваться Николасом, но арсенальные писцы внесли его в список под именем Николь. Между тем, его как будто совершенно не беспокоит, что к нему так обращаются. Странно».

Еще больше раздражают капитана гнусавые и резкие голоса иудея из Валенсии Мигеля Родригеса, упорно не поддающегося обращению, и его единоверца и собрата по несчастью Самуэля Вивеса. Эти ведут нескончаемые споры о Псалмах и Второзаконии[2]. Здесь и два ренегата с Сардинии, прежде служившие в османском флоте и взятые в плен при осаде Туниса. И трое бывших госпитальеров-иоаннитов с Родоса, отправленных на галеры за торговлю церковными ценностями и демонстративное многоженство с вдовами острова Корфу. Имеются также два итальянских аристократа – побочные отпрыски знаменитой генуэзской фамилии делла Ровере, одинаково способной порождать как высоко добродетельных пап, так и порочных мерзавцев, наподобие вот этих, попавших сюда. Они были схвачены в Орвьето в момент совершения насилия над собственной кузиной.

Осталось упомянуть Алькандра, истеричного извращенца из Болоньи, наложника феррарского кардинала Ипполита. Однажды вечером Алькандр, обидевшись на своего хозяина, с досады справил малую нужду на его любимого «Святого Себастьяна» кисти знаменитого Мантеньи. За что Ипполит и продал его на галеры. Что-то похожее, вероятно, случилось и с его приятелем Содимо ди Козимо, художником из мастерской Россо Фьорентино: завистливое тщеславие Бенвенуто Челлини принесло его в жертву Священному Трибуналу[3].