Школа

— А теперь меня приглашают заглянуть в коробку, не так ли? — Монтгомери с сомнением посмотрел на панели Зеркала. — Механическая психоаналитик Нэнси!

Вульф улыбнулся:

— Да, до вас ее тоже так называли. Но это название совершенно неточно с точки зрения функции. Машина не делает ничего, чтобы интерпретировать вас для себя. Она ничего вам не говорит и не дает советов о том, как адаптироваться и лучше ладить в этом мире. Она не делает абсолютно ничего, только отражает (в большей или меньшей степени) вашу сущность, чтобы вы могли наблюдать и делать свои собственные выводы. В машину встроена только одна функция управления  — и это совершенно необходимо. Степень отражения можно задать заранее, но он также автоматически регулируется вашим собственным уровнем страха.

— Страха!

— Да. Выполняя указание Сократа, вы обнаружите, что довольно страшно пытаться познать самого себя. Поэтому вместо того, чтобы сначала увидеть полный, беспрепятственный обзор, необходимо, так сказать, взглянуть в замочную скважину. Взгляните мельком на один аспект себя, переварите это и научитесь жить с этим, прежде чем расширять кругозор.

—Я не понимаю, почему в этом должен быть какой-то страх — если человек не совершал в прошлом преступления, с чем он может бояться столкнуться.

— Не нужно ничего столь мелодраматичного, как преступные деяния. Бояться можно многого. Вот вам несколько примеров: 

Общеизвестный, публично признанный факт, что человек использует двадцать или менее процентов имеющихся у него умственных способностей. К этому относятся довольно печально, прищелкивая языками говоря, какой это позор и расточительство, — но любые усилия по увеличению этого процента встречаются со страхом и яростью. 

А возьмите психоанализ. Ведь это просто смешно. — Из-за страха разобраться, в чем настоящая причина, свои недостатки объясняют жестокостью и недостаточным уходом в детстве.

Именно из-за страха у человека существует такое негативное отношение к исследованию своей личности даже с целью увеличению ее возможностей. Такая работа, чтобы быть эффективной, требует подлинной самооценки, а это просто слишком болезненно. И происходит отторжение: 

«— Нет, спасибо, я еще не сошел с ума. С моим мозгом все в порядке!».

Основная причина такой реакции кроется в принципиальном недостатке ортодоксальной психиатрии,  когда один человек оценивает другого человека и пытается справиться со взрывоопасными силами человеческого достоинства. Это нельзя назвать адекватным подходом. У Зеркала нет такого недостатка. Оно позволяет вам спросить: «кто я такой? Что я делаю? Что я знаю?». И дает вам идеальный, неискаженный ответ, даже не так — вы сами даете себе ответ. Однако это очень крепкий напиток, весьма болезненная вещь. Полную, истинную картину своего внутреннего «Я» редко кто может воспринять без вреда для своего психического здоровья. Вот почему мы начинаем со взгляда из отверстия замочной скважины и постепенно расширяем обзор.

— Мне все еще кажется, что я не улавливаю связи между всем этим и способностью инженера построить лучший самолет — что было первоначальным стимулом, который привел большинство из нас сюда.

— Это недолго будет оставаться для вас тайной, — сказал Вульф. — Вы изучите десять тысяч соглашений, которые вы заключили со своими профессорами и другими инженерами, о том, что путь, которым все идут, — правильный. Вы изучите десять тысяч заключенных вами соглашений с самим собой о том, что ваших способностей недостаточно для выполнения стоящей перед вами работы. Один за другим вы изучите каждый из этих крошечных гомеостатов, которые сейчас контролируют ваше мышление, и решите, стоит ли его сохранять. Каждое самоуничижение, каждое принятие чужого решения проблемы без проработки, без проверки его правильности вами самим — это такой гомеостат. Некоторые из них вы сохраните. Большинство из них вы выбросите и удивитесь, зачем вы вообще взвалили их на себя! 

Монтгомери подумал, что все услышанное выглядит самой невероятной грудой обмана, лапшой, которую зачем-то вешают ему на уши. И если бы не демонстрации Норкросса, которые еще предстояло объяснить, он бы сейчас сдался и позвал Доджа, чтобы тот пришел и навел здесь порядок.

Он с некоторым страхом посмотрел на панели Зеркала, когда Вульф поднялся и начал манипулировать там кнопками управления — это был не тот страх, о котором говорил Вульф, однако это был страх перед тем, как далеко он может зайти с этим механическим гипнотическо-психоаналитическим устройством, не рискуя навредить своему собственному мозгу. Теперь он жалел, что сюда не приехал Спиндем, конечно, очень неприятный человек, но как бы сейчас пригодился его совет. — Совет опытного психиатра был бы ценным и, возможно, помог защититься.

Вульф протягивал маленький головной убор, похожий на те наушники, которые Монтгомери уже видел:

— Вы можете попробовать, если хотите. Работайте с Зеркалом столько, сколько нужно. Но можете отказаться, уйти и забыть все, что здесь слышали.

Лицо Монтгомери стало влажным. Перед ним стоял нелегкий выбор. Но все-таки перевесила мысль о Додже и возможном повышении, которое могло последовать, если расследование будет полным, и он сказал:

— Я попробую, что мне делать?

— Просто наденьте это и успокойтесь. Вы можете лечь или сесть в мягкое кресло. Когда закончите, снимите наушники и цепи Зеркала автоматически отключатся.

Вульф помог подогнать гарнитуру по голове Монтгомери. Майор сел в кресло, откинулся на спинку и, подождав немного, произнес:

— Ничего не происходит. Должно быть, что-то не так.

Вульф улыбнулся:

— Не волнуйтесь, все работает, все в порядке. Зайдите в офис, если конечно захотите, когда закончите.

Вульф вышел из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь.

Монтгомери сидел в кресле, мысленно ругая себя последними словами. — Как его вообще угораздило в это вляпаться?

4

Он напряженно сидел по меньшей мере пять минут, сжимая кулаки и ожидая появления внутри себя каких-нибудь проявлений работы аппарата. Когда по прошествии этого времени ничего не произошло, он слегка расслабился. Похоже, на него не действует гипноз этого механизма, как на многих остальных, — попытка убедить его, что он пятизвездочный гений, непонятый и неоцененный, явно сорвалась. И как долго ему еще здесь сидеть, прежде чем вернуться в отель и доложить Доджу? — подумал он.

Конечно, если пойти на встречу своим желаниям, то он никогда бы не стал отчитываться перед Доджем — никогда больше. Додж это административный болтун, который совершенно не разбирается в исследовательских процессах, которые он обязан курировать. Для него важнее, чтобы шестой двоюродный брат сенатора Грэма оставался в должности директора, которой он соответствовал с трудом, чем найти способ уменьшить размер XB-91.

Но, с другой стороны, его собственное положение не так уж сильно отличалось. Он считал, что оно лучше, чем у инженеров, выполняющих фактическую работу. Но на самом деле он был немногим больше, чем просто рассыльный с золотыми эполетами. — Он резко сел. Что, черт возьми, происходит? Что это за мысли? Ведь он занимает важный пост — очень важный пост. Без его координирующих усилий XB-91, по крайней мере, еще год не был бы построен. Рядовому инженеру требовалось умение делать расчеты, но ему, на его посту, кроме этого, кроме умения разбираться в технике требовалось обладание и административными качествами. — Мысли Монтгомери на мгновение утонули в водовороте замешательства. Он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, цепляясь за единственно правильную концепцию, что его роль в качестве офицера связи при строительстве XB-91 была ключевой, весьма способствующей успеху. Он должен был цепляться за эту идею. Это внезапно приобрело огромное значение.

А потом все исчезло. Вихрь паники в голове. Он чувствовал себя так, словно пытался поднять что-то давно потерянное и вдруг увиденное. Но оно исчезло, и он увидел то, что появилось: