Школа

Он был не просто таким, как Додж, он был еще хуже. Он притворялся инженером. Додж не стал притворяться.

У него была степень инженера, но он не был инженером. Он никогда им не был. Он знал формулы и мог найти что-то в справочниках, но новая, сложная проблема, которая не имела решения в справочнике, повергала его в панику. Никто из таких как он, которые объясняли настоящим инженерам, что тем нужно делать, не смог бы выполнить эту работу самостоятельно, если бы она была передана им.

Да, рядовому инженеру требовалось умение делать расчеты, но ему, на его посту, кроме этого, кроме умения разбираться в технике требовалось обладание и административными качествами, — и он гордился этим всегда. Это было все, что у него когда-либо было. — А теперь у него не было даже этого, стало видно, что это он подсознательно заставлял себя никогда не признавать раньше тот факт, что он был фальшивкой, фальшивкой, совершенно фальшивым фасадом, скрывающим невыносимую некомпетентность. Он наклонился вперед, закрыл лицо руками и заплакал.

Паника утихла, и наружу медленно просачивался все нарастающий гнев. Он посмотрел на панели Зеркала, осознав, что машина имеет отношение к этому болезненному, пронзительному узнаванию себя, которое пришло к нему. Он почувствовал давление гарнитуры на свой череп и, сорвав ее одним движением, швырнул в панель, разбив метровое лицо и разломав наушники. Полетели осколки, но гнев не утих, и ему захотелось разнести по кирпичику весь Институт. Но Додж сделает это лучше, подумал он с некоторым удовлетворением. Он, Додж и Спиндем — они действительно разнесут это место на части, когда придет время.

Майор тихо вышел из комнаты, никого не встретив, покинул территорию и сел в свою машину. Вернувшись в отель, немедленно позвонил полковнику Доджу. Соединение произошло мгновенно.

— Монтгомери, — назвался он. Был задействован шифратор, и разговор продолжился:

— Сегодня я впервые заглянул внутрь. Я думаю, что Спиндем должен прибыть сюда немедленно.

— Минутку, я хочу, чтобы доктор это услышал.

Раздался щелчок и мгновение тишины, затем Додж попросил майора продолжать.

— У них есть машина, — сказал Монтгомери. — Нечто изобретенное явно по заказу Инквизиции. Я вынужден был сбежать от этого монстра. Мне казалось, что я схожу с ума. Я готов поспорить, что многие отсюда угодили прямо в сумасшедший дом.

— Но как это работает? — спросил доктор Спиндем.

Внезапно Монтгомери пожалел, что позвонил. Он чувствовал, что гнев иссяк и больше говорить об этом нет сил, и устало ответил:

— Я не знаю. Это просто овладевает вашим разумом, и внезапно вы убеждаетесь, что все, что вы когда-либо делали, было неправильным, и в вас самих нет ничего правильного.

— Ты собираешься вернуться туда? — спросил полковник Додж.

— Не делайте этого! — воскликнул Спиндем. — Я выезжаю завтра и ничего не предпринимайте, пока я не приеду. От этого может зависеть ваше психическое здоровье.

— Не волнуйтесь, — сказал Монтгомери. — Я больше ни за какие коврижки не буду совать голову в эту петлю. 

Он спустился на пляж, лучи послеполуденного солнца ласкали глаз, и вдруг его затрясло до дрожи. Он бросал камешки в морских чаек, кружащихся над скалами, с силой топал ногами по песку, но дрожь в мышцах не унималась.

Значит, на самом деле он не был настоящим инженером! Значит он всегда делал из себя большую шишку, чтобы скрыть это! Какое это имеет значение? Ведь работа, которую он выполнял, была полезной. — Убеждал он себя

Но все было бесполезно. Он рухнул на камень и позволил дрожи овладеть им. Он обманывал себя. Вот в чем заключалась проблема. Он обманывал себя — а теперь больше не мог обманывать себя. Вся его вера в себя, все, что поддерживало его в жизни, исчезло. Может быть, все оно было безосновательно и фальшиво, но было неправильно вот так безжалостно его раздевать.

Теперь он больше не сможет прийти на совещание и держать голову высоко, считая себя равным тем кто сидит по другую сторону стола. Он никогда не был им равным, но у него была иллюзия, что он их даже превосходит. Теперь он вообще больше не мог работать.

Его рука ухватилась за стебель сорняка и лениво провела им по песку. Образовалось изображение секции крыла, странно неправильной секции крыла, которая вызвала бы смех в любой инженерной группе. Но законы воздушного потока и подъемной силы были не совсем такими же на высоте двадцать одной тысячи метров, как на уровне моря. Его секция могла бы улучшить характеристики Девяносто первого на двадцать процентов. Он был в этом уверен. Почему он никогда не пытался проверить это? Ведь он чувствовал, что это нужно сделать, и в разговоре с Неглом даже утверждал, что он провел проверку, но ничего не получилось.

Он совсем не понимал теперь свое поведение. Может быть, правда заключалась в том, что он не хотел сталкиваться с возможностью насмешек за свое неортодоксальное инженерное решение, и убедил себя, что это идея  дикая, не имеющая никаких достоинств? У него не было ответа на этот вопрос.

И как теперь жить? Институт забрал у него веру в себя и возможность работать, но возможно Институт и сможет вернуть ему все это обратно? Ведь это шанс. Он должен вновь встретиться с Вульфом в Институте. Другого пути нет.

Было уже поздно, когда он добрался до Института, но дон Вулф все еще был в своем кабинете. — Я ожидал, что вы вернетесь сегодня, — сказал он. — Вы повергли нас в настоящий шок, когда мы увидели запись вашего опыта с Зеркалом сегодня утром. Ваш уровень терпимости к страху выше, чем мы видели до сих пор. У вас больше мужества, способности честно взглянуть на себя, чем у кого-либо, кто прошел через это до вас. Обычно требуется неделя или две, чтобы осознать столько, сколько вы получили за час.

— Полагаю, я должен быть рад, — саркастически сказал Монтгомери. — Я хочу вернуть то, что у меня было раньше. Может, я и был неудачником, но, по крайней мере, я справлялся со своей работой. Вы отняли у меня эту способность. Вы должны вернуть ее!

Вульф очень медленно покачал головой и слабо улыбнулся:

— В Зеркале заложен фундаментальный принцип, — он поддерживает изображение, но не заставляет вас смотреть. Вы не видите ничего, кроме того, что хотите видеть. Сейчас для вас есть только один выход: вернитесь назад, посмотрите еще раз и спросите себя, почему вы должны были довольствоваться характером фальшивой большой шишки вместо того, чтобы быть самостоятельной продуктивной личностью.

Монтгомери и собирался это сделать. Зеркало обладало гипнотическим (а может наркотическим?) эффектом. Он должен вернуться, пресмыкаясь, и посмотреть, есть ли какой-нибудь ответ на вопрос способен ли он быть честным инженером, а не прикрываться мундиром.

Дон Вульф проводил его в комнату с Зеркалом, там все разрушения, произведенные Монтгомери в припадке ярости, были устранены и Вульф, не сказав об этом ни слова, спросил:

— Я собираюсь подождать вас в своем кабинете. Зайдете, когда закончите?

Монтгомери машинально кивнул, словно в оцепенении. Его руки слегка дрожали, когда он сел и надел гарнитуру. Как наркоман, подумал он. Ты ненавидишь эту дрянь и не можешь оставить ее в покое.

Вульф некоторое время наблюдал за ним, озабоченно нахмурившись:

— Я могу немного уменьшить уровень страха, если хотите. Поскольку ваша собственная точка восприятия так высока, вам может будет легче…

Монтгомери отмахнулся от него:

— Оставь все как есть. Я хочу знать, что происходит — я должен это выяснить.

Он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, когда Вульф закрыл за собой дверь. Чувство покоя и безмятежности начало наполнять его, и он подумал, что не должен был убегать утром, срываясь в гневе, как он это сделал, а должен был разобраться во всем этом тогда.

Однако было странно, что теперь, после той первоначальной паники, он был даже рад, что осознал фальшь, которой была пронизана вся его карьера.  Он испытывал облегчение, ведь каждый раз, отправляясь на инженерные совещания, он испытывал страх совершить какой-нибудь ляп, который вызовет смех у инженеров. Половина мышц его тела сохраняла мучительное напряжение в ожидании этого. И он гордился тем, с каким изнеможением покидал эти встречи. Он приходил домой, плюхался на диван в конце дня и рассказывал Хелен, какой тяжелый у него был сегодня день.