Горе победителям

- Спасибо, что уделили мне время, Элье.

- Да не за что, - отозвалась она с нарочитой безмятежностью, - я ведь и не думала, что вы придете. Только не приходите больше. А то Лиза вас убьет.

“На этом поприще ей будет с кем соперничать”, - подумал Бертран, выходя на улицу. Ночная прохлада приятно щекотнула его лицо, но, увы, не смогла справиться с давящей тяжестью, поселившейся где-то в груди; каждое движение требовало у Бертрана значительно больших усилий, чем обычно, но он все же достал из кармана телефон и набрал номер шофера.

- Слушаю, господин Одельхард.

- Можете быть свободны на сегодня, - сказал ему Бертран. - До дома я доберусь сам.

Может быть, шофер удивился. В любом случае, ответил он только положенное: “Спокойной ночи, господин Одельхард”, и Бертран повесил трубку. Часы на экране показывали половину первого ночи; Бертран все еще чувствовал, что крайне устал, но о возвращении в свою квартиру теперь думал с глубочайшим безразличием, будто и не стремился туда весь сегодняшний вечер. Но и стоять на месте, не двигаться значило сдаться окончательно, покориться ночи и всему наполнившему ее сумасшествию - и Бертран направился по единственному адресу в Старом городе, который был точно ему известен.

Ключи от квартиры Хильди он носил с собой, не доверяя их ни ящикам секретера, ни сейфам, ни тем более попечению секретаря. Теперь это оказалось кстати - он шагнул в темнеющий зев подъезда, поднялся на нужный этаж, открыл дверь; все это было проделано им глубоко привычно, будто он пришел домой - и, как подумалось ему запоздало, именно сюда и стремился весь сегодняшний вечер. А может, и всю жизнь.

“Интересно, смогу я когда-нибудь еще в чем-то быть уверенным?”. Ответа, разумеется, не было. Бертран закрыл дверь на щеколду, шагнул, зевая, из маленького коридора в гостиную, на ходу включая свет - и увидел через приоткрытую дверь спальни, что кровать не застелена и что на ней кто-то спит, завернувшись с головой в одеяло.

Он не позвал ее по имени - вместо голоса в груди осталось только что-то сиплое и невнятное, едва ли человеческое. Всех сил его хватило, чтобы подойти и прижаться к ее лбу губами, и она вздохнула вполголоса, живая, теплая, близкая, и повернулась, чтобы обнять его в полусне.

- Берти, это ты… так поздно…

- Хильди, - он поймал ее руки, чтобы по очереди поцеловать запястья, и она приоткрыла один блеснувший глаз, затем второй, - куда ты пропала? Я думал, с тобой что-то произошло…

- Нет, - она приподнялась, потянулась к чашке, наполненой водой, что стояла на тумбочке рядом; тут же были рассыпаны и баночки из-под таблеток, и у Бертрана, когда он увидел их, горячо зашлось сердце. - Ничего не случилось, я… я просто была во Франции…

- Во Франции?..

- Да, - сказала она чуть более твердым голосом, жадно отпив из кружки. - Я хотела увидеть это все своими глазами. Увидеть, где все это произошло. Понять, наконец. Даже то, чего раньше не понимала.

- Получилось? - глупо спросил Бертран, присаживаясь с краю постели. Хильди отозвалась еле разборчиво, снова закрывая глаза:

- Я… да, просто я очень устала… извини, что я так…

- Я понимаю, - она снова обхватила его за плечи и не отпускала, и Бертран склонился над ней, снова проваливающейся в сон, мягко коснулся ее губ. - Я очень испугался за тебя, Хильди.

Слышала ли она его? Бертран не был в этом уверен; но когда он попробовал отстраниться, чтобы не мешать ей и не тревожить, она прошептала ему в лицо прерывисто и умоляюще:

- Останься со мной… пожалуйста…

Бертран подумал о министерстве, завтрашнем заседании, о бумагах, что должны были дожидаться его на столе. Прежде он не думал, как просто будет отогнать прочь все лишнее и маловажное - все равно что избавиться от севшей на рукав мухи.

- Конечно, - сказал он громче, чтобы она услышала. - Конечно, я останусь.

Хильди ничего не отвечала, но он заметил, что она улыбается.

***

Могло ли все быть иначе? Так, чтобы Бертрану не пришлось звонить в министерство и объяснять свое будущее утреннее отсутствие, а затем и раздраженно выговаривать Микаэлю, что у него все под контролем и он совершенно точно успеет прочитать все документы по пути в парламент; так, чтобы Хильди не пришлось отдавать свою жизнь за чужую; так, чтобы им обоим не пришлось постоянно спасаться от невидимой, но вездесущей погони. Чтобы у них было больше времени - немного для истории, но достаточно для них самих.

Бертран представлял себе все это, пока раздевался и принимал душ, прежде чем лечь в постель. Может быть, он не получил бы место в банке Аллегри и не встретил бы Като; может быть, он проработал бы служащим в отцовской фирме всю свою жизнь, позже унаследовав место ее главы - но и только; может быть, он встретил бы Хильди до того, как ее нашел Робье и его люди. Может быть, они были бы счастливы, как все люди, что находят друг друга и решают остаться рядом.

Может быть, это в действительности произойдет в одной из параллельных вселенных - просто не с Бертраном и Хильди, а с кем-то другим под их именем и внешностью. Может быть, эти другие будут лучше. Может быть, будет лучше их мир - или, по крайней мере, не будет обречен с самого своего рождения.

“Проклятие, - проговаривал про себя Бертран, пока выходил из ванной, вытирая полотенцем лицо и голову, - нет, это уже слишком. Проклятие вызывает кризис! Если бы все было так просто…”

Он сел за стол в кухне, думая выкурить сигарету, предусмотрительно прикрыл занавеску после того, как открыл окно. Впрочем, едва ли кто-то мог наблюдать за ним: погасшие окна дома напротив все как одно выглядели слепыми. Да и были ли уже причины быть осторожным? Бертран хотел думать, что нет, но его инстинкты, с которыми он сжился и которые не мог контролировать, оказались сильнее его.

Огонек зажигалки секундно осветил пространство, и Бертран увидел, что на столе перед ним лежит открытая на середине тетрадь. Страницы были густо исписаны на бакардийском; почерк, несомненно, принадлежал Хильди. “Не стоит это читать”, - мелькнуло в голове у Бертрана, а потом он подвинул стул так, чтобы иметь возможность прочесть написанное, не разворачивая тетрадь к себе, и прищурился, вглядываясь в тесно составленные строчки.

“Что же такое человек? Мы придумали так много обозначений для самих себя, и только лишь для того, чтобы как можно сильнее отстраниться от главного, что описывает нас исчерпывающе и в то же время чудовищно нас пугает. Нет мужчин и женщин, нет королей и подданных, нет левых и правых, нет богатых и бедных - нет никого перед лицом всеобъемлющего homo mortalis. Человек смертный - вот все, что мы есть, и больше ничего. Смерть объединяет нас, ведь каждый будет вынужден столкнуться с ней, когда придет его срок, и в то же время смерть необратимо отрешает нас друг от друга, потому что все мы должны будем пережить момент собственной смертности в одиночку. Никто не разделит его с нами; мы всегда умираем одни. Никто не умрет за нас; мы - это наша смерть, и мы не избегнем ее.

Мы едины и одиноки перед лицом смерти, и нам суждено без конца пребывать между этими двумя началами. Если подумать, именно этим и определяется мера добродетели: чувствуем ли мы, когда смерть близко, связь со своими товарищами по несчастью или, наоборот, сильнейшую от них отчужденность?”

На середине страницы текст прерывался. Бертран затушил сигарету, вернулся в спальню и лег рядом с Хильди, обнимая ее и слушая, как она дышит.

========== Глава 21. Пробуждение ==========

Бертран не помнил, что ему снилось, но проснулся резко, схватив воздух ртом, как обычно от необходимости вырвать себя из затянувшегося кошмара. В постели он был один; шторы были плотно задернуты, так что в комнату не проникало ни единого луча света снаружи - для того, чтобы определить, который час, Бертрану пришлось перекатиться на бок, нашарить на тумбочке рядом с кроватью сначала очки, а потом - телефон.

- Вот черт!

Почти половина десятого! Он кошмарно, безнадежно опаздывал, чего не случалось с ним уже очень давно; панически вспоминая, где вчера оставил сложенную одежду, Бертран выскочил из-под одеяла, рванул на себя дверь спальни, выбежал в гостиную и тут же застыл, наткнувшись взглядом на Хильди.