Горе победителям

Береги себя, Хильди.

“Что станется с миром, если тебя не будет?”.

я всегда <3

***

Катарина ждала его в “Золотом фазане” - за их обычным столиком, с удовольствием уничтожающая стейк.

- И все-таки мясо здесь готовят лучше всего в городе, - воодушевленно сказала она, пока Бертран садился, отказывался от меню, просил свой “обычный” черный кофе без сахара. - За рыбой, думаю, лучше ходить в “Северную звезду”… ты в порядке, Берти? Ты что, бежал сюда пешком?

Бертран чуть помедлил, пока официант отойдет на достаточное расстояние, потом посмотрел Катарине в глаза и выпалил, пока она не успела сказать что-нибудь, что вновь заставило бы его усомниться:

- Я хочу получить развод.

Катарина замерла с вилкой в руке, не успев донести до рта истекающий соком кусок - с него сорвались, осели красными пятнами на тарелке, две или три капли. Бертран сидел неподвижно, принуждая себя хранить спокойствие. Нельзя было позволить Като даже думать, что он может дать слабину.

Она справилась со своим ошеломлением за несколько секунд. Все-таки отправила кусок в рот. И спросила, прожевав:

- С чего вдруг?

- Вдруг? - переспросил Бертран.

Повисшая тишина напоминала космическую - ту, где физически не сможет распространиться ни один звук. Катарина отпила вина из бокала, слизнула оставшиеся на губах тонкие бордовые полосы.

- Ну да, - согласилась она, снова принимаясь резать лежащий перед ней кусок мяса. - Вдруг. Я имею в виду, мы уже столько лет провели порознь, Берти, но ты говоришь о разводе именно сейчас?

- Да, - хладнокровно подтвердил он, - именно сейчас.

Она пилила мясо еще пару секунд с таким ожесточением, будто стремилась расколоть тарелку, а потом вдруг резко спросила, бросив и вилку, и нож:

- Ты что, хочешь снова жениться? Только не говори, пожалуйста, что на той девочке. Не расстраивай меня.

- Я очень удивлен, - выговорил Бертран, у которого в горле что-то холодно скребнуло от этих слов, - что мои личные дела каким-то образом могут расстроить тебя, Като.

Она как будто не верила в то, что он ей говорит.

- Неужели это она? Берти! Скажи мне, что ты о ней знаешь?

- Като, - произнес Бертран, чувствуя, что переполняющая его злость вот-вот разорвет его надвое, - ты ошибаешься, если думаешь, что я собираюсь обсуждать это с тобой. Мы с тобой - чужие друг другу люди, и я не…

- Хорошо, - она тоже заговорила зло, причем, как он почему-то сразу решил, даже не из-за ревности или чувства собственничества - просто от тяжелого, глубокого разочарования, будто Бертран единомоментно пал в ее глазах на самое дно. - Я спрошу конкретнее. Ты знаешь, где она провела две недели в конце октября прошлого года, Берти?

Бертран набрал уже в легкие как можно больше воздуха - а понадобился тот ему для одного-единственного сдавленного:

- Что?

Като смотрела на него еще несколько секунд - и он с изумлением увидел, что ее разбирает смех.

- Ты и правда не знаешь? Недальновидно с твоей стороны. Подожди минутку, я тебе кое-что пришлю…

Он наблюдал, как она берет со стола телефон, что-то набирает - и на почту ему сваливается письмо, пустое, содержащее только два файла.

- Что это?

- История болезни и врачебное заключение при выписке, - сказала Като снисходительно, с невесомой тенью сочувствия; теперь она будто и не собиралась наброситься на него и как минимум отвесить пощечину. - Из нашей, буххорнской больницы святой Иоланды.

- Больница святой Иоланды? - Бертран открыл первый файл, но прочитать почему-то не смог - увидел имя “Хильдегарда Вильдерштейн” и тут же закрыл, почти отбросил телефон от себя, точно тот сочился смертельным ядом. - Это же…

- Все верно, Берти. Психиатрическая лечебница.

Бертрану принесли кофе, и он онемело отпил из чашки. Катарина же тем временем продолжала, не отрывая взгляда от экрана.

- Поступила в невменяемом состоянии, очевидно - после тяжелого нервного срыва, со следами порезов на руках, оставленных, судя по всему, ей самой. Утверждала, что видит мертвых людей и слышит их голоса.

- Что с ней сделали?

Като, казалось, очень хотелось покрутить у виска пальцем, но она удержалась в последний момент.

- То, что обычно делают в больнице, Берти. Попытались поставить на ноги. Диагноз: шизоаффективное расстройство, отягощенное тяжелой депрессией, это если отбросить все их термины, я в них мало что понимаю… почитай на досуге, Берти. Я думаю, тебе стоит знать.

Бертран сделал еще глоток. Кофе обжег ему язык. Он этого не почувствовал - Катарина, подвинувшись ближе к нему, мгновенно, скользяще коснулась его руки.

- Ты убьешь ее этим, Берти. Ты пробовал когда-нибудь посмотреть со стороны на ту жизнь, что ведешь ты и твои коллеги? Ваши собрания, мероприятия, интриги, кулуарные переговоры, и в ней нужно постоянно держать себя в руках, постоянно хранить лицо… надеть на себя маску и носить, не снимая, пока она в тебя не врастет и ты не забудешь начисто, что когда-то было под ней. Она ужасна, ваша жизнь, я скажу тебе честно, и не каждый выдерживает ее. Я бы, например, не выдержала быть женой политика - еще и поэтому никогда не думала к тебе вернуться. А эта девочка, Хильдегарда? Берти, она - больной человек. А ты хочешь отправить ее в мясорубку.

Бертран убрал со стола руку, чтобы Като больше его не трогала. Впрочем, она и не стремилась: отстранилась, глотнула еще вина, заговорила деловито и равнодушно:

- Хочешь развод - мой адвокат свяжется с твоим на этой неделе. Но я бы на твоем месте подождала хотя бы, пока умрет отец. Ему это точно не понравится. Врачи сказали, ему недолго осталось, но даже в своем нынешнем состоянии он тебя уничтожит.

Она произнесла это так, будто ничто в сказанном не могло ее тронуть, но Бертран заметил, как напряженно поджались уголки ее рта, как залегли рядом с ними на коже глубокие складки.

- Сочувствую, - бормотнул он, потому что должен был сказать что-то подобное.

- Не стоит, Берти, - отмахнулась она, отворачивая лицо. - Он прожил долгую жизнь. И многое оставит после себя. Не каждому такое дано.

Телефон Бертрана все еще лежал на столе, и блики вечернего солнца отражались в его погасшем экране. Бертран поднял его и, не включая, положил обратно в карман.

- Ты права, Като, - сказал он лишенным интонации голосом, - не каждому.

========== Пропущенная сцена 5. Гость ==========

2005

От Хильди требовалось не так уж много - но родители, кажется, не верили, что она способна и на такую малость, как просто вручить высокому гостю цветы, поэтому повторили раза три или четыре, пока у нее не начала кружиться голова:

- Ты просто подойдешь к нему, улыбнешься, скажешь “Это вам, господин президент”, отдашь букет и отойдешь. Больше ничего. Понятно?

Хильди уже и не отвечала им, только кивала, и в конце концов за нее вступилась бабушка - оттеснила и маму, и отца, строго выговорила им, все равно что учительница на уроке:

- Отстаньте от девчонки. Раз уж решили пустить ее к этому мошеннику - вам же и отвечать, если что!

- Мама, - попытался протестовать отец, - мы всего лишь…

- Хватит! - непререкаемо отрезала бабушка, и родители ее послушались: Хильди больше не трогали до самой церемонии, где она села рядом с матерью в одном из первых рядов (день был теплым, поэтому сцену оборудовали прямо в заводском дворе, и туда же натащили стульев и скамеек, наверное, со всей округи), крепко сжимая в руках пресловутый букет, очень пышный, очень красивый и очень тяжелый. За цветами ей едва было видно, как распинается за трибуной отец: его выбрали оратором единодушно, посчитав, что никто лучше него не произнесет приветственную речь, и сейчас он очень волновался, нервно разевал рот после каждой фразы, будто кто-то грозился отобрать у него весь воздух. Французский президент, сидевший тут же, в кресле - Хильди почему-то опасалась смотреть в его сторону, но, скосив глаза, могла увидеть его остроносый профиль, - слушал с вежливым бесстрастием, невпопад кивал и в общем-то, похоже, не понимал ни слова из сказанного отцом. Представляя, каково ему, Хильди только и могла подумать: почему было не найти кого-то, кто мог бы сказать речь на французском? Зачем было заставлять отца беспокоиться, а президента - скучать?