Горе победителям

- Это вы и называете магией?

Похоже, былой страх понемногу возвращался к д’Амбертье, но тот всеми силами старался не подпустить его слишком близко: непринужденно развалился на диване, явно жалея о том, что под рукой у него нет бокала с каким-нибудь безумно изысканным содержимым, да и тон для разговора избрал такой, будто они с Вивьенной были на каком-нибудь дипломатическом приеме - скорее всего, это помогало ему ощущать себя чуть больше в своей тарелке.

- Магия есть во всем, что мы называем жизнью, господин министр, - пояснила она, проводя языком по кончику мела, чтобы тот оставлял линию более жирную и четкую. - Все то, что работает в жизни, работает и в магии. И наоборот.

- Признаться, я удивлен, - сказал д’Амбертье, немного о чем-то поразмышляв, - что люди… подобные вам, не стремятся занять важнейшие государственные посты. Вы знаете и умеете больше, чем обычные люди - этот путь должен быть необычайно легок для вас.

- С одной стороны, да, - пожимая плечами, отозвалась Вивьенна, занятая больше тем, чтобы не пропустить ни одной буквы в слове Tetragrammaton. - С другой стороны… это что-то вроде табу или поверья, если хотите - колдун не может править людьми. И тот, кто правит людьми, не может быть колдуном.

Что-то изменилось в лице д’Амбертье, и он спросил вкрадчиво:

- Действительно?

- Ага. Не скажу вам даже, в чем смысл, но вообще это считается фу. Не по нашей части. Даже наиболее честолюбивые из нас предпочитали управлять не людьми, а теми, кто управлял людьми. Со вторых ролей, понимаете? Так и удобнее, и мороки меньше…

- Понимаю, - ответил д’Амбертье с сильнейшей неприязнью, до истоков которой Вивьенна допытываться не стала - ей предстояло обновить (на самом деле, почти что нарисовать заново) круг, что скрывался под ковром, лежащим в центре комнаты. Последний раз она притрагивалась к нему год назад, во время первого ритуала; конечно, за такое время мел порядком подстерся.

- Объясняю правила, - сказала Вивьенна гостю, заметив, что он опять начинает бледнеть. - Будете смотреть на все из партера. Когда я начну - из круга не выходить. Что бы вы ни увидели, что бы ни услышали, даже если вам покажется, что вас хотят сожрать - стойте на месте, иначе, клянусь, я за себя не отвечаю. Эта сила, к которой мы обратимся, точно шутить не будет.

- Что же это за сила, позвольте уточнить?

Вивьенна посмотрела на него с улыбкой, как на ребенка, лепечущего милую, но совершенно бессвязную бессмыслицу.

- Сама смерть, господин министр. А вы как думали? Конечно, справляться с ней мы будем не сами, укротить ее нам поможет парочка веселых ребят по имени губернатор Марбас и маркиз Лерайе. Думаю, они с радостью забегут к нам на огонек с темной стороны, чтобы принять участие в нашей вечеринке.

Лицо д’Амбертье окаменело. Только по тому, как искривилась линия его рта, Вивьенна поняла, что он пытается улыбнуться.

- Вы же не серьезно?

- Абсолютно серьезно, господин министр, - подтвердила Вивьенна, растирая в руке тот крошечный кусочек, что остался от ее мела после того, как с кругом было закончено. - Вы все еще можете уйти, если хотите.

Д’Амбертье вцепился в подлокотник дивана, как в борт спасательной шлюпки, и сказал, покрываясь потом:

- Нет.

Его храбрость, которой он не давал улетучиться ценой каких-то немыслимых усилий, была абсолютно бесполезна, но все же, Вивьенна не могла не признать, восхищала. Любой цивил на месте д’Амбертье давно улепетнул бы, теряя штаны по дороге - но он по каким-то причинам решил остаться, и Вивьенне даже не хотелось больше подвергать его издевкам.

- В конце концов, - сказал он вдруг, занимая свое место в круге, - если что-то снова пойдет не так, я предпочел бы, чтобы вы были не одна.

Вивьенна сделала вид, будто пропустила его замечание мимо ушей.

***

Разумеется, д’Амбертье не мог что-нибудь не испортить - стоило Вивьенне, держа в одной руке нож, а в другой - раскрытую на нужной странице “Гоетию”, начать нараспев читать заклинание, как он прервал ее, возмущенный до глубины души:

- Подождите, подождите. Вы обращаетесь к демонам… на французском?

- У вас какие-то проблемы с французским языком? - поинтересовалась она, отвлекаясь от книги и начиная жалеть про себя, что все-таки не выгнала его вон, несмотря на все его упорство.

- Но я полагал, - продолжил он с таким видом, будто сидел в ресторане, и ему принесли не то блюдо, которое он заказывал, - что люди вашего рода занятий предпочитают использовать латынь…

Вивьенна закатила глаза.

- На дворе семидесятые годы двадцатого века, господин министр. Мы не в средневековье. Скажу по секрету - там, в преисподнии, всем вообще все равно, на каком языке к ним обращаются, они улавливают смысл произнесенного, но никак не язык. Можно, конечно, использовать латынь, если вы выпендрежник. Или даже древнегреческий, если вы выпендрежник высшего класса. Но я предпочитаю делать так, как проще. На результат, уверяю, это не повлияет.

На собственное счастье, он примолк, хотя на Вивьенну посматривал с недоверием - но, по крайней мере, не мешал ей читать. Завеса между мирами приоткрылась легко - кажется, с той стороны только и ждали, когда их позовут.

- …повелеваю тобой этим невыразимым именем, услышав которое, стихии низвергаются, воздух сотрясается, моря отступают, утихает огонь, дрожит земля, и дрожат и трепещут все небесные, земные и адские силы. Явись, подчинись мне!

Главное было уже сделано - ощущение чужого присутствия вливалось в Вивьенну, растекалось по ее жилам, заставляло ее сознание мутиться от восторга, от сознания небывалого единения с чем-то, что недоступно человеческому глазу и пониманию; казалось, даже воздух, пропитанный колдовством насквозь, готов закипеть, поглотить комнату, уничтожить весь ненужный, никчемный материальный мир. Свечи, венчающие углы пентаграммы, погасли, будто в комнате с запертыми дверьми и окнами разыгрался шквальный ветер; д’Амбертье сдавленно охнул, готовый броситься наутек, и Вивьенна крикнула ему, простирая в его сторону руку с зажатым в ней ножом:

- Нет, ни с места! Они здесь! Вы чувствуете?

О да, чувствовал даже он, порождение кабинетов и цифр. За пределами круга клубилось темное, пахнущее жженым; оно нашептывало что-то Вивьенне, и это опьяняло ее, как в детстве, когда она уговаривала мать опустить ее кататься на карусели и потом взвизгивала от счастья, чувствуя, как механическая лошадь несет ее куда-то совершенно без ее участия, и отпускала крепления, за которые следовало держаться, и подставляла лицо ветру, ощущая себя свободной, как никогда более. Сейчас с Вивьенной происходило то же самое - невероятная, непостижимая сила, не подчиняющаяся по сути своей никому, готова была подчиниться ей, и все, что требовалось от нее - произнести вслух имя и не промахнуться, опуская нож.

Она не промахнулась. Острие разбило склянку и глубоко вошло в поверхность алтаря прямо по центру расползшегося кровавого пятна. Тьма, сгустившаяся у круга, торжествующе взревела; кажется, д’Амбертье пробормотал что-то в попытке начать молиться, но быстро умолк, то ли поняв всю тщетность своего намерения, то ли забыв нужные слова. Темнота жадно набросилась на след предлагаемой жертвы, и на секунду будто поглотила, закрыла собой весь мир; Вивьенна и д’Амбертье остались одни посреди нее, и в последний момент перед тем, как все сгинуло, Вивьенна заметила, что они протянули друг к другу руки, чтобы коснуться, не потеряться и не потерять.

Все было кончено. В установившейся тишине Вивьенна пробормотала:

- Отпускаю тебя, дух, - но значение ее слова имели разве что символические: оба ее посланника уже удалились, готовые забрать то, что им предназначалось.

Она вышла из круга, безмолвно позволяя д’Амбертье сделать то же самое, медленно опустилась на диван. Как всегда после удачного ритуала, накатывало опустошение; безумно хотелось съесть огромный кусок мяса, выпить бокал вина и покурить.

- Это было… - д’Амбертье, оказавшийся рядом с ней, даже не находил слов. - Я клянусь, я никогда в жизни не видел ничего подобного.