Горе победителям

- Я говорю о том, что вижу своими глазами, - сказал д’Амбертье важно, очевидно оскорбленный тем, что Вивьенна не сразу поверила ему. - Он выздоравливает. И более того - похоже, он понял, что происходит. Он ищет нас, мадемуазель Вильдерштейн. И если в этом он преуспеет - мы оба покойники.

Вивьенна глухо выдохнула. Чувства ее по-прежнему были смешанны и непонятны даже ей самой - она не могла даже определиться, бояться ей или смеяться над тем, в какое дурацкое положение, по-другому не сказать, она умудрилась собственноручно себя поставить. Д’Амбертье, правда, от смеха был куда как далек - привалившись к дереву, как человек, готовый вот-вот упасть, он проговорил слабо и безнадежно:

- Вы не представляете, что грозит нам обоим.

- Ну почему, - Вивьенна пожала плечами, - я представляю, на что способны люди из вашей братии.

- Нет, нет, - произнес д’Амбертье что-то загадочное, сокрушенно качая головой, - все намного хуже.

Было видно, что он близок к отчаянию, и в душе Вивьенны, пусть она и не желала того, пробудилось слабое к нему сочувствие. “Цивил, - подумала она со снисходительностью, но без презрения, скорее с желанием отмотать время назад, не дать совершить ошибку им обоим, но ему - особенно, - сидел бы ты дальше в своих кабинетах, не лез в дела, в которых ничего не понимаешь… а что теперь? Теперь убьют нас обоих”.

- Я… не понимаю, что могло пойти не так, - призналась она, приближась к д’Амбертье, прислоняясь к тому же дереву рядом с ним. - Должно быть, мне нужно извиниться?

- Или мне, - сказал он то, чего Вивьенна совсем не ожидала. - В конце концов, это я пришел к вам. Я впутал вас в это дело.

- Что я слышу? - усмехнулась она. - Муки совести? От вас?

Д’Амбертье посмотрел на нее, чуть насупившись.

- Вы полагаете, что я чудовище, мадемуазель Вильдерштейн?

Она посмотрела в его глаза, живые, сверкающие и беспокойные, и сказала без обиняков:

- В меньшей степени, чем многие другие.

“Те, кто убил Андре. Все они виновны - вплоть до колокольчика их председателя”.

- Знаете, как погиб мой отец?

Она не знала, что побудило ее задать этот вопрос. Меньше всего д’Амбертье мог интересоваться ее семейной историей - но он не стал отпускать презрительные замечания и показывать, что не нанимался в исповедники, только ответил озадаченно:

- Не имею ни малейшего понятия.

Вивьенна обнаружила, что продолжать стоять на ногах у нее нет ни сил, ни желания; вздохнув, она опустилась на землю, прислонившись к дереву спиной, и д’Амбертье внезапно сделал то же самое, совершенно не щадя ни своего пальто, ни брюк. Так они сели рядом, не смотря друг на друга, одновременно глядя в небо - покрытое темнотой с редкими просветами звезд, много раз перечеркнутое хаотичными линиями ветвей.

- Он был мэром городишки в глуши где-то под Страсбургом, - начала Вивьенна, по-прежнему не понимая, зачем рассказывает это все и чем это может помочь. - То есть, помощником мэра. Мэром его сделали немцы - просто пришли и пристрелили его предшественника. Казалось бы, после такого ему стоило сидеть тихо и не высовываться, но черт его дернул связаться с местным Сопротивлением.

Перед Вивьенной, что было ожидаемо, возник образ матери - она никогда не рассказывала эту историю иначе как напившись вусмерть, и всегда делала это с одними и теми же интонациями, в одних и тех же выражениях, будто заела в ней какая-то застарелая аудиозапись, и мать не могла ни остановить ее, ни поставить на паузу, только повторять раз за разом, с начала и до конца. Все ее существование было подчинено этой закольцованности - и именно от него Вивьенна бежала, как от смертельной петли.

- Он передавал им какую-то информацию о немцах, что засели в городе, - продолжила Вивьенна, чувствуя отвращение к тому, что говорит - она ненавидела эту историю, ведь не случись ее - и ее, Вивьенны, жизнь, была бы совершенно другой: возможно, в ней нашлось бы немного места для истинного, прочного счастья, над которым не властен был бы мир со всею своей жестокостью. - Потом, конечно же, его раскрыли. Начали угрожать матери, которая тогда была беременна мной, и он раскололся. Выдал им секретное расположение бойцов. Немцы пошли туда и всех перебили, конечно же. Кроме одного - какого-то мальчишки, который сбежал, а они то ли не заметили этого, то ли не стали за ним гнаться. Отца это и погубило. На следующий день, когда город освободили, его нашли повешенным на воротах, а на шее у него - табличку “Предатель”.

Д’Амбертье ничего не говорил, но слушал внимательно - Вивьенна поняла это по его напряженному молчанию.

- Если есть в этой истории какая-то… мораль, - заключила она, стараясь не осмысливать слишком уж сильно абсурдность подобной идеи, - то заключается она в том, что любое дело, если уж взялся, надо доводить до конца. Никогда не знаешь, какими будут последствия того, что ты упустил. Я не хочу упускать, господин министр. Когда-то я пообещала… себе и кое-кому еще, что сумею что-то изменить, раз мне представился шанс. И если я все еще жива - то мое обещание в силе.

Д’Амбертье, поднявшись, подал ей руку, и Вивьенна не стала отталкивать его изящную, но неожиданно крепкую ладонь.

- Достаньте еще образец крови, - сказала она, не сразу обратив внимание, что он не торопится расцеплять их пальцы. - На еще один ритуал сил у меня хватит. Что бы ни пошло не так в тот раз - этого больше не повторится. Добьем его, наконец.

***

- Я хочу присутствовать при этом.

Ночных встреч д’Амбертье Вивьенне больше не назначал - просто явился как-то вечером без предупреждения прямо под дверь ее квартиры. Вивьенна открыла ему, одетая в один только банный халат, порядком размякшая после горячей ванны, и чуть не вскрикнула - долговязый, одетый во все темное, д’Амбертье чем-то неуловимо напоминал убийцу из фильмов ужасов. Пришлось его пустить - не хватало только, чтобы мадам Этерналь его заметила, - но Вивьенна не преминула тут же высказать ему свое недовольство:

- Какого черта вы не позвонили? А если бы…

- У меня нет оснований полагать, что телефон не прослушивается, - проговорил ее незваный гость, доставая из кармана крошечную стеклянную склянку - та была доверху наполнена густым и бурым, и Вивьенна, принимая ее из рук д’Амбертье, посмотрела на него неверяще.

- Откуда вы ее взяли?

- Из больницы, больше неоткуда, - пояснил он. - Пришлось постараться. Он очень осторожен.

Вивьенна отмахнулась:

- Наплевать. Ему конец. А вы что сказали - хотите присутствовать?

- Да, - сказал д’Амбертье, глядя на нее с мрачной решимостью человека, готового броситься в самоубийственную лобовую атаку. - Я хочу это видеть.

- Не боитесь? - уточнила Вивьенна, вовсе не пытаясь его задеть, просто искренне желая услышать ответ, почему он, еще год назад готовый шарахаться от магии, как от огня, внезапно изменил свое мнение. - Штука, предупреждаю, жуткая.

Д’Амбертье не ответил, но с первого взгляда на него ясно было, что из каких бы соображений он ни принимал решение - отступать он не собирается. Коротким кивком Вивьенна пригласила его в комнату.

- Проходите. Только погодите минутку, я себя хоть в порядок приведу…

Обстановкой он по-прежнему был не впечатлен и вообще бродил по квартире с таким видом, будто угодил в кроличью нору - хорошо хоть, догадался задернуть шторы, ведь им не нужны были лишние зрители.

- Вам повезло, - сказала Вивьенна, выдвигая из-под стола табурет, служивший ей алтарем. - Сегодня удачный день для таких дел. Луна растет, завтра полнолуние. Лучше не придумаешь.

- Это имеет значение?

- Разумеется, - сказала Вивьенна и села на пол, чтобы не рисовать на табурете знаки, согнувшись в три погибели. - Белой магией лучше всего заниматься в канун новолуния, черной - когда луна полная, а ее энергия становится сильнее, чтобы потом пойти на спад. Да и с обычными, цивильными делами это тоже работает, скажу вам по секрету. Хотите сделать кому-то что-то хорошее? Или, наоборот, нагадить? Дождитесь нужного дня, это повысит шансы на успех.