Горе победителям

В подвале ненадолго стало тихо. Конечно, его обитатели решили, что к ним нагрянули с обыском.

- Это я! - громко сказала Вивьенна, чтобы сразу отмести любые подозрения. Ее в Комитете неплохо знали - она никогда не числилась среди его членов, но пару раз помогала с распространением газет и листовок, а в мае хранила целые их кипы прямо в своей кладовой.

Дверь чуть приоткрылась, и Вивьенна увидела Элиз - та, оглядев ее с ног до головы, не скрыла облегченного вздоха.

- Виви! Проходи. Мы уж думали - кто-то нас сдал…

- Нет, нет, - ответила Вивьенна, проскальзывая внутрь и тщательно запирая дверь за собой на увесистый железный засов. - Это всего лишь я.

- Проходи, - гостеприимно предложила Элиз, приглашающе кивая. - Что-то случилось? Хочешь выпить?

От стакана джина Вивьенна не отказалась, сделала глоток, с наслаждением прокатывая по языку горячую горечь. В подвале трудно было дышать - воздух сперло одновременно табачным дымом и густым запахом чернил, - но это до того гармонировало с ее внутренним состоянием, что она не ощутила неудобства. За станком работали, не покладая рук, двое парней - одного из них, Жана, она знала, второй же был ей не знаком. Вивьенна подошла к ним, заинтересованная их работой - листовками, которые выходили из-под пресса одна за другой.

- Готовим небольшой сюрприз ко второму туру! - сказала Элиз, перекрикивая шум станка. - Мы объявим бойкот, но пусть не думают, что это заставит нас заткнуться!

Вивьенна посмотрела на нее удивлено:

- Бойкот?

- Конечно! - подтвердила Элиз так, будто Вивьенне было стыдно этого не знать. - Все наши не пойдут голосовать во втором туре! Мы не собираемся выбирать из двух разновидностей дерьма!

Станок, клацнув своими стальными челюстями в последний раз, притих. Жан бережно, будто художник, готовящийся показать публике свой шедевр, взял в руки последний отпечатанный лист - на нем поместились в ряд несколько листовок, содержащих одно и то же: изображение высокой светловолосой дамы, которая, похабно улыбаясь, жадно тянулась ртом к эрегированному мужскому члену, в то время как еще один мужчина пристраивался к ее заду. “Нравы тех, кто нами правит” - гласила подпись на каждой листовке; прочитав ее про себя, Вивьенна произнесла вслух:

- Этого недостаточно. Никогда не будет достаточно.

- Мы делаем, что можем, Виви, - сказала Элиз немного обиженно; несомненно, она думала, что плод ее трудов будет оценен более высоко. - Зато представь их лица…

- Они все равно не поймут, - отрубила Вивьенна, отходя; на дне ее стакана еще что-то оставалось, но она почувствовала, что ее стошнит, если она выпьет хотя бы каплю. - Какое им до нас дело? Если бы они поняли… если бы пережили то, что переживаем все мы…

- Ну что поделать, - сказал Жан примирительно, укладывая лист сушиться рядом с его собратьями - ими устлан был почти весь пол в типографии, столы, даже сдвинутые старые, ни на что уже не годные стулья. - Мы ведь не волшебники, Виви.

Не отрывая взгляда от лица дамы с листовки, Вивьенна крепко сжала в руке стакан. Конечно, ее сил не хватило бы на то, чтобы раздавить стекло, но на секунду ей захотелось представить, что она действительно может это сделать - если уж так получилось, что больше она не может ничего.

- Вы - нет, - добавила она очень тихо, чтобы никто из присутствующих не мог расслышать ее.

***

1973

“Для моей Виви, которую я буду любить, пока этот мир не закончится”.

Кто-то из друзей сфотографировал их с Андре четыре года назад, когда они гуляли на берегу Сены; на фотографии они были вдвоем, обнимающие друг друга, улыбающиеся - никто, взглянув на нее, не смог бы сказать, что одному из изображенных остается жить чуть меньше полугода. Фотография висела у Вивьенны на холодильнике; стоило, наверное, убрать ее, чтобы не причинять себе боль каждый раз, натыкаясь на нее взглядом, но Вивьенна не могла вынудить себя сделать это.

Две вещи случилось одновременно: зазвонил будильник, извещая, что пора вынимать сварившиеся яйца из кипящей кастрюли, и ожил, начал вторить ему собственным звоном стоящий в прихожей телефон. Разорваться надвое Вивьенна не могла при всем желании и поэтому сначала сняла кастрюлю с плиты, залила ее холодной водой; звонивший, впрочем, оказался непреклонен, и вынужденная задержка не заставила его отступиться и прервать связь - наоборот, звон как будто усилился, приобретя новые, пронзительно-панические нотки.

- Да что еще за черт, - буркнула Вивьенна, подходя к трубке и между делом бросая взгляд на часы - было почти одиннадцать вечера, не лучшее время вести спонтанные разговоры вместо того, чтобы спать. - Алло? Кто это?

- Мадемуазель Вильдерштейн?

Она узнала голос, даже искаженный, задыхающийся - ее собеседник говорил будто на бегу, с трудом находя в груди воздух, чтобы выпалить следующую фразу, - но все равно переспросила:

- Д’Амбертье? Это вы?

- Нам нужно срочно встретиться, - сказал он, перебивая ее. - Прямо сейчас.

- Прямо сейчас?! - возмутилась она, на всякий случай смотря на часы еще раз. - Да какого еще…

- Это касается нас обоих, - произнес он, вновь не давая ей договорить. - И нашего… дела. Нужно место, где не будет лишних ушей.

Голос его был как будто готов сорваться; в груди у Вивьенны что-то сжалось, и она ответила с гораздо меньшей враждебностью:

- Булонский лес. У памятника расстрелянным. Я буду там через сорок минут. Идет?

- До встречи, - сказал д’Амбертье и тут же отсоединился; Вивьенна сделала то же самое, бросив трубку на рычаг, будто это была ядовитая змея. В голове у нее все перепуталось, и она не могла решить, что и думать; впрочем, излишних пустых догадок строить она не стала, рассудив справедливо, что скоро получит ответы на все свои вопросы, что называется, из первых рук. Надо было только быстро одеться, запереть квартиру и, прихватив с собой фонарик и не столкнувшись на лестничной клетке с вечно любопытствующей мадам Этерналь, помчаться со всех ног к остановке автобусов - на предпоследний вечерний Вивьенна еще успевала.

***

Д’Амбертье опоздал - скорее всего, немного заплутал в ночи. Он был один, в надвинутой на глаза шляпе, кутался в плащ, будто прятал под ним оружие: услышав его приближение, Вивьенна обернулась, нашла его фигуру в темноте лучом фонаря. Он прищурился, прикрыл рукой глаза, приблизился осторожно, будто боялся подскользнуться на листьях, плотно устилающих землю под их ногами; не нужно было приглядываться к нему, чтобы понять, что он крайне растерян и даже испуган.

- Что произошло? - спросила Вивьенна, опуская фонарь, чтобы не светить ему прямо в лицо. - Вы меня сюда выдернули посреди ночи, и…

- Я не мог предупредить раньше, - торопливо сказал он, а потом произнес слова, от которых земля сотряслась у Вивьенны под ногами. - Ваши… ваш ритуал не сработал.

- Что? - теперь способность внятно говорить изменила уже ей, и вместо вопроса у нее вышел невнятный свистящий вздох. - Что вы сказали?

- Ваш ритуал не сработал! - повторил д’Амбертье, нервно оправляя рукава; Вивьенна заметила, что подбородок его мелко трясется, а лицо бледно до того, что напоминает лицо мертвеца. - Что бы ни произошло - он не сработал!

- Какой-то бред, - попыталась унять его Вивьенна, все еще отказываясь смириться с услышанным. - Как могло не сработать? Даже по телевизору видно, он совсем плох. Да и… в газетах писали, что он чем-то болен. Если уж такое пропустили в печать…

- Немного не так: он был болен, - поправил ее д’Амбертье, делая ударение на слове “был”. - Он выздоравливает.

- Что?!

Вивьенна думала в первый миг, что ее окатит оцепенением, но вышло наоборот: услышанное ужалило ее, стегнуло, как кнутом, заставило сделать несколько быстрых шагов из стороны в сторону. Д’Амбертье смотрел на нее, как на врача, готового вынести безжалостный вердикт.

- Вы уверены? - грозно спросила она, начиная злиться - на него, конечно же, потому что больше рядом никого не было. - Это точно?