Горе победителям

Она стояла на самом носу яхты, подставив лицо ветру, что трепал ее платье и волосы - не плакала, даже как будто и не шевелилась, но Бертрану почему-то хватило едва взглянуть на нее, на то, как она держит спину и плечи, будто выпрямившись в последний раз перед направленными на нее ружейными дулами - и что-то, что до сих пор тревожно билось и металось в его груди, одномоментно превратилось в кусок льда.

- Хильди!

Голос его сорвался на невразумительное хриплое карканье; до смерти почему-то испугавшись, что Хильди его не услышит, что сделает что-то, забыв, что он рядом, Бертран метнулся к ней, схватил за руку, развернул к себе лицом.

- Хильди, что ты делаешь?

Она как будто с трудом выходила из транса, в который погружена была всем своим существом - все еще бледная, оцепеневшая, смотрела на Бертрана и одновременно куда-то сквозь него. Из руки ее выскользнуло и со звоном упало на палубу что-то блестящее; присмотревшись, Бертран понял, что это фруктовый нож.

- Хильди…

Она не отвечала. Подняв взгляд чуть повыше, Бертран увидел, что платье ее измазано в красном, что красное капает и на ярко-белое под их ногами, что источник этого красного - ладонь Хильди, на которой расцвела уродливой продолговатой кляксой глубокая резаная рана.

У него вырвался вскрик.

- Хильди! Хильди, черт возьми!

Теряя самообладание, он схватил ее за плечи, встряхнул - не так сильно, как мог бы, но достаточно, чтобы все ее тело сотряслось, а голова закачалась из стороны в сторону, как у лишенного собственной воли болванчика. Неизвестно, разбудило ли это ее или она пришла в себя сама, но спустя секунду Бертран услышал ее тихий голос - скорее, почти неразборчивое лепетание:

- Я… я в порядке… я просто порезалась…

- Порезалась? - он схватил ее окровавленную ладонь, безуспешно попытался представить, как можно было непреднамеренно нанести себе рану, подобную этой. - Что за чушь? Хильди, ты же говорила мне, что не будешь больше этого делать!

- Да я грушу чистила, - упрямо бормотала она, силясь отнять руку, - это случайно.

- Случайно?.. - тут же Бертран понял каким-то краем сознания, привыкшим подмечать мелочи, что не видит на ней ее пресловутого медальона; тот бесследно пропал с ее шеи, но Бертран не стал задумываться, имеет ли это какое-то значение - ему и без того было, чем себя занять. - Ладно, пойдем. Это надо обработать… должна же здесь быть аптечка?

Аптечка, разумеется, нашлась. Несколько минут спустя Хильди вновь сидела в шезлонге, а матрос, опустившийся перед ней на одно колено, все равно что рыцарь, готовый дать присягу, осторожно перебинтовывал ее руку. Она не поднимала глаз; Бертран, глядя на все это, молчаливо и зло курил.

- Прости, - прошелестела Хильди, когда с перевязкой было покончено. Раздавив окурок в пепельнице, Бертран ответил:

- Мне не нужны извинения. Мне нужно знать, что происходит.

Хильди боязливо вздрогнула и поежилась, будто Бертран принялся ей угрожать, и спросила одними губами:

- Что ты хочешь узнать?

- Для начала, - вздохнул Бертран, стараясь говорить мягче, не создавать у нее впечатления, что он на нее давит, - для чего ты себя порезала.

Хильди его слова будто ужалили. Она больше не была испугана - напротив, теперь и ее взгляд метал гневные молнии.

- Говорю же, это случайность! - воскликнула она, ударяя по столу сжатым кулаком. - Хорошо, я сама не своя после вчерашнего, меня еще не отпустило, веришь? Посмотри, у меня руки ходуном ходят! - она протянула Бертрану обе ладони, чтобы он увидел, как мелко трясутся ее чуть загоревшие пальцы. - Можешь считать, что я дура, но у меня правда пунктик! Надо было захватить с собой успокоительное и напиться им до отключки, чтобы ты не придумывал себе непонятно что…

- Я не считаю, что ты дура, - возразил Бертран, сбитый с толку. - Но ты странно ведешь себя последние дни, поэтому…

- Да! Да, я веду себя странно! Потому что в последние дни происходит куча странных вещей! Шесть невозможностей до завтрака, забыл? А тут их не шесть, а тридцать шесть, и все пришли за раз! Да, это может быть… тяжело, потому что я не очень-то к такому привыкшая, но пожалуйста, - вдруг подскочив с шезлонга, Хильди шагнула к Бертрану, в свою очередь опустилась возле него на колени, схватила его руки крепко и горячечно, - пожалуйста, давай не будем ссориться. Обещаю тебе, все будет хорошо. Как прежде. Нет - даже лучше, чем прежде.

Растерявшийся, он не сразу сообразил подхватить ее, поднять, посадить себе на колени - только чтобы не выдерживать, ощущая себя при этом мерзавцем, ее умоляющий взгляд на себя снизу вверх. Она не сопротивлялась, даже наоборот - тесно прижалась к нему и обняла за шею, повторила, тепло вздыхая:

- Прости. Правда, не хочу больше думать обо всех странностях. Они закончились. Вода все смоет.

Бертран смутно помнил, что на языке у него крутился еще какой-то вопрос, но, поразмыслив немного, махнул на него рукой. К Хильди же понемногу возвращалась ее жизнерадостность: явно приободренная, она быстро поцеловала Бертрана в щеку и проговорила, игриво сверкая глазами:

- Пойду купаться. Ты точно не хочешь?

- Нет, - он качнул головой, показывая на бинт, стянувший ее ладонь. - А как же это? Соленую воду на свежую рану…

- Да наплевать, - сказала она, словно не понимая, как это вообще может быть проблемой, - только продезинфицирую.

Спустя полминуты она, раздевшись до купальника, со своим обыкновенным “у-и-и” устремилась в воду. Бертран проследил за ней взглядом, а затем потянулся к столу, где лежала оставленная им газета. Все действительно стало как прежде - и Бертран изо всех сил пытался отделаться от чувства, что кроется за этим “как прежде” какая-то неуловимая фальшь.

***

Ужинать отправились в рыбный ресторан - Хильди, которой весь остаток дня не изменяло веселое расположение духа, заявила, открывая меню: “Сейчас я съем половину из того, что тут есть”. До таких крайностей, конечно, дело не дошло, но она заказала себе сразу три порции основных блюд - по ее словам, попробовать то, к чему ей не довелось приобщиться до этого. Пугающее наваждение, что одолевало ее последние двое суток, действительно рассеялось - она звонко болтала, пила рецину, и по мере того, как пустела бутылка, все более настойчиво и недвусмысленно терлась под столом ногой Бертрану о колено. Он, в свою очередь, прятал усмешку и никак ей не мешал; окончание их “прощального” вечера рисовалось ему в исключительно приятных оттенках, и он даже не ощутил недовольства, когда их томную игривую идиллию прервал подошедший официант.

- Простите, мисс?

- Да-да? - она с улыбкой вскинула на него глаза, и парень, как заметил Бертран, даже слегка смутился. - Что такое?

Тут появился еще один молодой человек, тоже, по-видимому, из местных, и быстро заговорил по-гречески, глядя то на Бертрана, то на Хильди; официант принялся переводить, насколько позволял его неважный английский:

- Это Анастас, он… он сегодня выходил в море, чтобы поймать рыбу.

- Ту, которую мы едим сейчас? - живо поинтересовалась Хильди. - Классный улов!

- Спасибо, - перевел официант после короткого обмена репликами между ним и его приятелем. - Но в его сети попало и еще кое-что. Похоже, это принадлежит вам.

Из лица Хильди моментально ушли все краски. Даже самого лица будто не осталось, только лишенное черт пятно с двумя провалами глаз, когда официант протянул ей, смущаясь, ее медальон - несомненно, тот самый, который носила она на себе неразлучно и который сегодняшним утром таинственным образом исчез. Позолота, вульгарный узор, сверкнувший в свете заката красный камень - даже Бертран узнал его с первого взгляда, но Хильди узнавать почему-то отказывалась - и более того, была на грани того, чтобы впасть в ужас.

- Нет, - вырвалось у нее шепотом, напоминавшим предсмертный. - Нет, нет.

- Извините меня, - официант стушевался еще больше, - должно быть, я ошибся, но мне показалось, что я видел эту вещь у вас…