Страница 43 из 89
Сталкиваясь с этим человеком, Бертран всякий раз испытывал стойкую ассоциацию с рептилией, древней настолько, что она видела воочию эпоху до начала человеческой истории, и все же каким-то непостижимым образом дожившей до наших дней. Лицо д’Амбертье выглядело мумифицированным: осталась на нем только кожа, обтянувшая кости черепа, исчезающе редкие брови и волосы на висках. Ресниц на этом лице уже не было, и выцветшие, но все еще проницательные глаза были сдавлены опухшими, тяжелыми веками. Даже когда д’Амбертье говорил, оставалось ощущение, что слова произносит не он сам, а спрятанный в его горле специальный механизм, и тот же механизм управляет каждым его движением; находясь рядом с ним, Бертран испытывал трепет, как перед чудовищно ценной и столь же чудовищно хрупкой музейной реликвией.
- Господин президент, - сказал он, призывая на помощь весь свой ужасный французский, - очень рад вас здесь видеть…
- Добрый вечер, - д’Амбертье ответил на рукопожатие; рука его представляла из себя тот же остов из костей и кожи, что и лицо, и Бертран еле пожал ее, опасаясь ненароком сломать собеседнику кость. - Я вас помню. Вы Одельхард? Я читал о вашем назначении. Поздравляю. Б… Бернар, верно?
- Бертран.
- А! Точно. А с вами…
Хильди не произносила ни слова и, кажется, даже не дышала; Бертрану пришлось легко потолкнуть ее в спину, чтобы она поняла, что стесняться нечего.
- Моя хорошая знакомая, - сказал он непринужденно, - Хильдегарда Вильдерштейн.
Д’Амбертье ответил не сразу. На Бертрана он больше не смотрел, будто тот вовсе не заслуживал его внимания - взгляд его был прикован к Хильди, а вернее, к ее ужасному медальону, который она, одеваясь на вечеринку, наотрез отказалась снять. Его безжизненное лицо оставалось неподвижным, но глаза вспыхнули, точно два угля; Бертрана охватило ощущение, что на глазах его разыгрывается сцена из древнегреческой трагедии - сцена, в которой ему самому уготована не более чем роль статиста или декорации.
- Какая красивая вещь, - заметил д’Амбертье, подступаясь к Хильди и беря медальон в руку; лицо ее исказилось, как от сильнейшего приступа тошноты, и она заметила сдавленно:
- Спасибо. Мне она досталась от бабушки.
- Вот как? - д’Амбертье бросил разглядывать медальон, посмотрел, наконец, на ее лицо, и в голосе его Бертран с изумлением различил оттенок грусти. - У нее был хороший вкус.
- Я не знаю, - ответила Хильди звеняще. - Я никогда в жизни с ней не разговаривала.
Это прозвучало как обвинение; охватившее Бертрана изумление все усиливалось, и он понимал, что вот-вот пойдет наперекор собственному предчувствию, предписывающему ему ни в коем случае не влезать в этот разговор - впрочем, спасение пришло в лице Джоанны, которая снова влетела в них, как огромная, неуклюжая, но весьма громогласная птица.
- Вы уже подружились? Ну и отлично! Идемте есть торт! Бертран, Майкл хочет вас кое с кем познакомить…
Они трое оказались разделены: Хильди снова оказалась в руках Джоанны, которая увела ее обратно к столам, д’Амбертье куда-то запропастился, затерявшись в толпе гостей, слетевшихся на десерт подобно мухам, а Бертран отправился странствовать по залу вместе с хозяином, расточая всем, к кому его подводили, улыбки, полные одинаковой безразличной приветливости. Автор романа об угнетении чернокожих в Америке времен Гражданской войны; автор романа об угнетении женщин в средневековой Италии; автор романа об угнетении гомосексуалистов в Англии викторианской эпохи; автор романа об угнетении трансгендерных мужчин во франкистской Испании; автор романа о Холокосте; автор еще одного романа о Холокосте; автор еще одного романа, живописующего ужасы концентрационных лагерей, зверства нацистов и отвагу бойцов Сопротивления - Бертран невольно задумался, списывали ли эти трое друг у друга или просто оказались единомоментно осененными самой могущественной, самой влиятельной из дланей, что могут спуститься на нас свыше - дланью банальности. Конечно, он пообещал всем, что ознакомится с их опусами при первой возможности, и с каждым выпил по полглотка шампанского - только после этого у него получилось вырваться из этого замкнутого круга единообразия идей и мыслей. Хильди все еще говорила о чем-то с Джоанной, они пересмеивались и поглощали пирожные, а когда Бертран, спасаясь от очередного воплощенного голоса поколения, подлетел к ним - посмотрели на него с сочувствием. Должно быть, его вид достаточно красноречиво свидетельствовал об испытании, через которое ему пришлось пройти; Хильди протянула ему крошечный капкейк с устроенной на горке крема ягодой малины, и Бертран съел его в один укус, не задумываясь, прямо с ее руки.
- Майкл вас замучил, да? - даже в Джоанне пробудилась неясная тень сострадания. - Не обижайтесь. Такой уж он человек, обожает сводить всех со всеми. Может, еще выпьете?
Бертран жестом отказался, хоть и возвышавшееся рядом с ним гигантское ведро, заполненное льдом и бутылками рецины, выглядело весьма соблазнительно. На дороге в гору, по которой они ехали сюда, почти не было фонарей - не хватало только угробить их с Хильди на обратном пути…
- Скажи, - вдруг обратилась Хильди к Джоанне, беря с гигантского подноса с тортом нож, предназначенный для нарезки - небольшой, с увесистым лезвием, явно неплохо наточенный, - ведь это серебро? Чистое?
- Конечно! - ответила Джоанна, кажется, немного задетая тем, что Хильди допустила какие-то сомнения на этот счет. - Вся посуда здесь - из серебра! Майкл говорит, я очень старомодная, но в этом смысле у меня небольшой пунктик…
Хильди кивнула, но нож откладывать не торопилась - взвешивала его в руке, будто к чему-то примеривалась, смотрела, как собирается свет висящих над их головами светильников на тонком острие.
- Хорошо, - наконец сказала она, оставляя нож на краю стола. - Очень хорошо.
Тут Джоанну позвали, и она, извинившись, отошла. Бертран воспользовался этим, чтобы, ухватив Хильди под локоть, отвести ее в сторону, туда, где бы их разговор могло подслушать не полсотни человек, а в худшем случае полтора десятка.
- Хильди, я хочу знать, что тут происходит.
- Что? - спросила она невинным тоном, уставившись на него.
- Ты и д’Амбертье, - утомнил Бертран, надеясь, что его слова не будут звучать как продиктованные ревностью - и обреченно осознавая, что именно так они и звучат. - Вы что, знакомы?
Хильди помолчала, вглядываясь в него, а потом ответила твердо и без колебания:
- Нет. Мы никогда не встречались.
- Тогда что это за странный… за странное… что за странности? - поняв, что не может сказать ничего конкретного о своих подозрениях, Бертран решил ограничиться обтекаемой формулировкой. - Все эти ваши переглядки и этот разговор… и ты - ты еще со вчерашнего вечера сама не своя. Что с тобой?
- Что со мной? - переспросила Хильди ошеломленно и вдруг, рассмеявшись, обняла Бертрана с необыкновенной горячностью - просто повисла у него на шее, крепко поцеловала в щеку, затем смешно потерлась кончиком носа о то место, куда пришелся поцелуй. - Боже, со мной все в порядке! Со мной давно уже не было все настолько в порядке! А д’Амбертье… оставь ты его! Ему девяносто с лишним, откуда мне знать, что у него в голове? Даже думать о нем не хочу! Пошли веселиться! Может, потанцуем?
Засыпанный с головой ее словами и ее внезапной нежностью, размякший и от того покорный, Бертран последовал за ней на террасу, где музыканты играли джаз и кружились в плотном соленом полумраке приплясывающие парочки. Хорошим танцором Бертран не был никогда, но тут от него это и не требовалось: по сути, нужно было просто раскачиваться в такт, плавно перемещаясь из стороны в сторону, держа Хильди за руку и прижимая ее к себе за талию, пока она, разомлевшая, бормотала, склонив голову к его плечу:
- Ты бы мог сейчас представить, что мы прожили бы свои жизни, никогда не встретив друг друга?
- М-м? - вопрос показался Бертрану настолько абсурдным, что до него не сразу дошел смысл сказанного. - Пожалуй, нет. Уже давно нет.