Горе победителям

- Основной принцип, которого мы придерживались при составлении проекта реформы, выражается в следующем: максимальное устранение государственного контроля из сферы трудовых отношений. Мы намерены предоставить больше свобод как работникам, так и работодателям в определении условий работы, найма, увольнения, получения обязательных выплат. Превратив трудовые отношения в предмет частного договора, мы сделаем рынок труда более мобильным, гибким, отвечающим современным реалиям. Если говорить просто, то соискателям будет проще найти работу, а работодателям - работников, которые отвечали бы их запросам в полной мере.

Собравшиеся были неподвижны и не произносили ни звука, и Бертрану казалось, что пространство вокруг него застывает - а потом начинает застывать и он сам, все равно что комар в окаменевшей капле смолы. В ушах у него звенело и трещало, и он надеялся, что не лишится слуха совсем к концу своего выступления, став, наверное, первым человеком в истории, который сумел оглушить сам себя.

- Мы не отменяем установленную законодательством норму сорокачасовой рабочей недели, однако она перестает быть императивной и становится рекомендательной. Соглашение между работодателем и работником может продлить ее до пятидесяти пяти часов - в связи с этим мы также отменяем необходимость двойной оплаты переработок, с тем условием, что оговоренная сторонами сумма будет заранее занесена в трудовой контракт. Также мы допускаем возможность продления испытательного срока для новых работников до года, с возможностью их увольнения при несоответствии требованиям работодателя. Единовременные компенсации за увольнение при этом предлагаем сократить вдвое…

Он продолжал говорить, хотя в какой-то момент утратил уверенность, что его слова доносятся до собравшихся, а не разбиваются и рассеиваются в воздухе, едва вырвавшись у него изо рта. Какое-то шальное облако, проплывшее за окном, ненадолго закрыло собой солнце, и Бертран получил возможность увидеть лицо Фейерхете - тот сидел, уперев в грудь подбородок, отсутствующе смотрел на стакан с водой прямо перед собой и лишь изредка мелко кивал. Даже такой скромный знак одобрения был лучше, чем ничего, и Бертран закончил свою речь приободренно, чувствуя, как ввинчивающаяся в затылок боль как будто начинает слабнуть:

- При отсутствии возражений со стороны правительства предлагаем внести закон на рассмотрение в ближайшую неделю.

Только тут Фейерхете обронил первое замечание.

- Рано.

Бертран, готовящийся уже свои усилия употребить на то, чтобы потянуться к собственному стакану, замер, сдавив в руке бумагу.

- Извините, я…

- Рано, - президент чуть приподнялся, встряхнулся, как пес, выбравшийся из озера, и словно ожил; вслед за ним, как Бертран увидел краем глаза, стали оживать и все остальные. - Ближайшая неделя - слишком рано. Будет очень много споров по поводу того, что вы предложили, господин Одельхард. Мы не успеем принять ваш закон до летних каникул, а за это время страна сойдет с ума.

- Что вы предлагаете?

- Внести и принять его осенью, - ответил Фейерхете. - Сразу после начала сессии. Постараемся избежать лишних проволочек… хотя они все равно будут, в этом я уверен. Это не отменяет того, что все сказанное вами - совершенно правильно по своей сути. Вы проделали огромную работу, не позволив себе сбиться с верного направления. Это очень ценно.

Головная боль и не думала оставлять Бертрана, но теперь он мог позволить себе думать, что, по крайней мере, страдал не зря. О былых незначительных разногласиях никто и не вспоминал; вдобавок ко всему он чувствовал, что собравшиеся в зале смотрят на него несколько по-другому, чем прежде - с меньшей снисходительностью и большим уважением, точно на новобранца, впервые доказавшего свою полезность на поле боя. Лишним подтверждением этому послужили слова Патриса, который не замедлил вновь поймать Бертрана после окончания заседания - у него вид был торжествующий, будто он выиграл в лотерею крупную сумму и готовится открывать по этому поводу бутылку шампанского.

- Поздравляю! - сказал он Бертрану, энергично пожимая ему руку; Бертран ответил ему скромной улыбкой, безмолвно говоря: что вы, что вы, я всего лишь делаю свою работу. - Я знал, что вы произведете впечатление. Ваш проект великолепен. Еще смелее, чем я думал.

- Не сбиваемся с курса, верно?

- Конечно, - подтвердил Патрис. - И господин президент чрезвычайно вами доволен. Кстати, я говорил с ним вчера… что вы думаете об ужине втроем в неформальной обстановке? Скажем… в следующий четверг?

Бертран хотел бы скрыть, как изумило его подобное предложение, но против воли уставился на Патриса, как громом пораженный. Впрочем, тот как будто и не думал, что его слова могут оказаться для собеседника сюрпризом:

- Пусть это будет, скажем, “Золотой фазан”. Там прекрасная карта вин и необыкновенно готовят телятину. И, что самое важное, ни одного журналиста не подпускают даже на пушечный выстрел.

- Да, это действительно важно, - согласился Бертран, наконец высвобождая ладонь из крепких пальцев премьера. - Я с удовольствием приму приглашение.

Конечно, в этом Патрис не мог усомниться и на мгновение.

- Отлично! Алеиз тоже будет рад… а сейчас не хотите составить мне компанию? Я как раз направляюсь обедать в “Северную звезду”, выпьем за успех ваших начинаний?

Бертран отчего-то порадовался тому, что успел разорвать рукопожатие - хотя сложно было предположить, что Патрис решил бы удерживать его силой.

- Прошу прощения, не сегодня, - ответил он, делая вид, что необходимость отказать его очень сильно печалит. - Масса неотложных дел в министерстве… может быть, в другой раз.

На этот раз Патрис не стал подтрунивать и поминать Фредерика - просто развел руками, как бы принимая неизбежное:

- В другой раз.

Микаэлю Бертран набрал, что задержится: “Попал в плен к Патрису”, - и, получив от него заверение в том, что министерство не падет за час-полтора отсутствия его главы, заторопился к выходу, где его дожидалась машина.

- Обратно? - коротко спросил шофер, включая зажигание. Бертран ответил ему, бросая папку с бумагами на сиденье рядом с собой:

- Нет. Площадь святой Иоланды.

***

Прогулки по городу с каждым днем становились все более рискованными, и Бертран не мог не понимать этого. Пока что ему везло, как не везло, наверное, никогда в жизни: никто до сих пор не поймал его в кадр, не распространил в прессе или, того хуже, в социальных сетях, но вечно это продолжаться не могло - когда-нибудь Бертран обязательно бы попался, и он предчувствовал, что не может этого допустить. И дело было, откровенно говоря, не столько в нем - если бы кто-то нашел Хильди, если бы кто-то начал под нее копать… только подумать об этом значило обречь себя на очередную порцию головной боли, и Бертран в тщетной попытке спастись от нее достал из кармана платок, протер лицо, надеясь, что невесомая прохлада шелка хоть немного ему поможет.

Снаружи, за пределами салона, все неуловимо быстро потемнело; не прошло и пяти минут, как на стекле отпечатались первые крупные капли, расплывающиеся на скорости до состояния косых полос. Над Буххорном вновь собиралась гроза - Бертран вздохнул, поняв, что утренняя мигрень предупреждала его именно об этом, но он, поглощенный своим проектом и его представлением президенту, об этом и не подумал. Теперь ситуация складывалась совсем не в его пользу: на улице грозился разыграться настоящий ливень, а у Бертрана не было с собой даже зонта.

- Остановитесь, - проговорил он, не дожидаясь, пока машина достигнет площади. - Ждите меня здесь.

Шофер затормозил, где ему было сказано, но, увидев, что Бертран распахивает дверь с намерением выбраться наружу, не сдержался-таки, вытаращился на него.

- Вы пойдете пешком?

- Да, - пропыхтел Бертран, набирая в грудь побольше воздуха, будто собирался прыгнуть в воду. Хотя в каком-то смысле так оно и было: снаружи лило настолько плотно, что силуэты домов было видно, как в пелене, и разобрать хоть что-то дальше пяти-шести шагов было невзможно. Бертрану оставалось только надеяться, что его умение не сбиваться с курса и теперь не подведет его.