Горе победителям

— Что здесь произошло? — спросила Аделина с ужасом; даже ребенок, почуяв неладное, притих на ее руках. — Кто вы? Зачем вы пришли?

— Я пришел, чтобы узнать правду, — сказал Рене, намеренно опуская два первых вопроса, и обернулся к женщине, посмотрел в ее лицо, почти мраморное от залившей его бледности. — И мне очень жаль, что мне не удалось сделать это из первых рук. Вивьенна стала участницей очень темной истории, мадам. Я думаю, что она совершила убийство.

Страха, охватившего Аделину при виде зловещей росписи, как будто и не было — она еще мгновение смотрела на Рене, а потом вдруг хрипло засмеялась, запрокинув голову:

— Вивьенна? Убить? Да вы свихнулись! Она не была способна на это! Весь смысл ее существования был в том, чтобы получить от жизни как можно больше удовольствия — о, она была готова пойти за любым, кто предложит ей стакан перно и умело навешает лапшу на уши! Но убийство? О чем вы? Эта девица не обидела бы и мухи!

«Похоже, вы не очень хорошо ее знали», — хотел сказать Рене, но в этот момент увидел кое-что еще — и сердце его, без того колотящеесся что есть сил, распухло вязким пульсирующим комом прямо у него в горле. На столе, прямо за спиной Аделины, лежала среди прочих вещей записная книжка — тонкая, заключенная в черный кожаный переплет, легко уместившаяся бы в пиджачный карман. Рене уже видел эту вещь — не раз и не два, но в руках совсем другого человека; недоумевая, как она могла оказаться здесь, он наклонился, чтобы взять ее в руки, но не успел даже раскрыть — Аделина помешала ему, возмущенно выхватив добычу из его ладони.

— Вы что, пришли сюда, чтобы рыться в чужих вещах? Убирайтесь! Вам нужна Вивьенна — ну так отправляйтесь на тот свет, если хотите поговорить с ней, а меня оставьте в покое! То же самое передайте своему дружку!

Это было уже слишком, и внутри Рене начала подниматься кипучая волна ярости.

— Послушайте, я… — начал он угрожающе, но, услышав последнюю фразу, осекся. — Минуту, мадам. Сюда приходил еще кто-то?

— Да, — неприязненно бросила Аделина, неумолимо оттесняя Рене к выходу. — Тот был повежливее вас. Я послала его к дьяволу, и он сразу ушел.

— Как он выглядел? — поспешно спросил Рене, вцепляясь в подвернувшуюся ему ниточку и больше всего не желая, чтобы она бесполезно оборвалась, едва придя ему в руки. — Попробуйте вспомнить. Вы ответите, и я уйду сразу.

Кажется, Аделина нашла условия сделки приемлемыми — по крайней мере, пояснила охотно:

— А чего вспоминать? На мозги я не жалуюсь. Такой… приятный. Ростом, наверное, вас пониже, но вы-то та еще каланча. Темноволосый, глаза умные, говорит тихо, пожрать явно любит — щеки такие мясистые и подбородок…

— Все, — остановил ее Рене устало; в первую секунду ему было сложно поверить, что у него не случилось галлюцинации и он действительно услышал то, что услышал. — Я понял, о ком вы. Я понял.

Огорошенный словами Аделины не на шутку, он позволил выпроводить себя без дальнейшего пререкания. В любом случае, здесь он выяснил все что мог — теперь надо было наведаться к человеку, которому явно было известно больше и который, как Рене подозревал, все это время водил всех за нос.

— А я вспомнила, где вас видела, — сказала Аделина после того, как он вышел за порог. — В телевизоре. У вас лицо проходимца, вы об этом знаете?

Рене состроил блеклую улыбку.

— Предпочитаю думать, что это лицо будущего президента Республики.

Аделину его слова ожидаемо не впечатлили.

— Самого большого проходимца из всех, — приговорила она перед тем, как непреклонно захлопнуть дверь.

«Поразительно», — подумал Рене и начал спускаться вниз; впрочем, о женщине он спустя несколько секунд забыл и думать — у него и без этого было довольно того, чем забить свою голову.

— Куда теперь? — спросил шофер, завидев его. Кажется, его немного удивило, что Рене управился так быстро.

— Обратно в Матиньон, и поживее, — приказал ему Рене, забираясь в салон и рыская по карманам в поисках сигарет. — Не хочу, чтобы мое отсутствие привлекло слишком много внимания… а вечером навестим кое-кого из старых знакомых.

***

Уснуть Аделина не смогла — подставляла пружинам старого дивана то один бок, то другой, проваливаясь иногда в тяжелое забытье, наполненное видениями, но не приносящее ни отдыха, ни расслабления. Очнувшись от него в очередной раз, Аделина продолжала лежать с закрытыми глазами, отрешенно слушая, как гуляет за окном ветер, представляя себе, как может он унести и ее — следом за редкими снежинками и съежившимися темными листьями, унести в какое-то иное, очень далекое место, где жизнь ее не надломилась бы, не превратилась в беспрерывную чехарду из горя, потерь и несчастий.

В своей кроватке зашевелился, захныкал Герберт. Аделина смежила веки теснее — все ее тело словно превратилось в мешок, и она предчувствовала, что не сможет заставить себя подняться. «Может, он успокоится сам?». Надежды на это было, конечно, мало — и Герберт, будто назло, принялся плакать громче и безутешнее, до того, что Аделина, давно уже не лившая слезы ни по кому и ни по чему, немного ему позавидовала.

«Плачь, пока можешь себе позволить», — подумала она, одновременно пытаясь подтолкнуть себя к мысли о том, что встать с дивана все-таки придется. Вивьенна, сколь она помнила, никогда такой не была — дрыхла по ночам, как сурок, а если и просыпалась, то ближе к утру, когда на небе уже разыгрывались, обгоняя друг друга, первые следы рассвета. Аделина предвидела, что с Гербертом хлопот будет куда больше: уж слишком он уродился пугливым и беспокойным. Найти бы его папашу да стрясти с него как следует… да что толку, если он, вполне возможно, и имени Вивьенны не помнит, не говоря уж о том, что ее саму этим не вернешь.

Герберт вдруг умолк — так резко, будто ему закрыли рот, — и Аделина, оглушенная внезапной тишиной, вскочила тут же. В комнате что-то изменилось, она поняла это тут же, хоть и не сразу сообразила, что именно — недолго шарила взглядом вокруг себя, чувствуя, как внутри у нее все холодеет, а потом увидела его.

Он, склонившийся над кроваткой, шевельнулся — вместо лица Аделина видела только черное пятно, но чувствовала, что он смотрит на нее, понимая, что оказался замечен. Не в силах кричать, она прошептала только «Сгинь, сгинь», подняла руку, чтобы перекреститься, но это не помогло — тень даже не дрогнула, только отступила на чуть-чуть, но и не подумала исчезнуть. Безуспешно выкапывая со дна памяти слова молитвы — не молилась она столь же давно, сколь и не плакала, — Аделина отползла назад, ударилась спиной о стол и услышала вдруг, как в одной из коробок от этого удара что-то металлически звякнуло и сотряслось — нож с черным лезвием, который она обнаружила этим утром спрятанным за диваном и, не задумываясь, отправила к остальным вещам.

Спроси у Аделины в ту секунду, что двигало ей, пригрози смертью, если ответа не будет — она все равно не ответила бы. Просто вскочила, осененная не идеей даже, а мимолетным наитием, нашарила нож в коробке, выставила его перед собой, готовая нанести удар.

— Уйди! — крикнула она, наконец-то обретая голос — пусть не свой, пусть какой-то звериный от наполнившего его отчаяния и тоски. Призрак шатнулся, растворяясь в скоплении темноты, переплавляясь в себя же самого, но на другом конце комнаты. Похоже было, что нож ему знаком — и действительно может причинить ему вред.

— Уйди! — повторила Аделина, загораживая Герберта собой — тот снова начал реветь, поняв каким-то образом, что на его глазах вот-вот произойдет что-то страшное. — Туда, откуда явился! Ну же!

Призрак исчез. Случилось это так быстро, что Аделина не успела даже моргнуть — вот он был, а вот они с Гербертом остались в окружении ночных теней, но совершенно одни. Облегчение, невероятное, голову кружащее, ударило Аделину под колени, но она успела, прежде чем осесть на пол, подхватить Герберта на руки — он рыдал уже в голос, и она чувствовала себя как никогда близко к тому, чтобы присоединиться к нему.