Горе победителям

— Моя часть договора выполнена, — говорит д’Амбертье напряженно, глядя, как она вертит медальон в руке. Она почти не слушает — ей кажется, что рядом с ней вот-вот зазвучит, донесется через границу, отделяющую жизнь от смерти, голос Андре. Может, он пересказывает очередную невозможную небылицу, а может, в очередной раз говорит, как любит ее — Вивьенна зажмуривает на секунду глаза, но не слышит ничего, кроме обступившей ее тишины.

***

1975

Серые, недружелюбные громадины домов мрачно подпирали столь же серое небо, вот-вот готовое разразиться дождем. Шофер покружил немного по двору, пытаясь найти место, свободное от луж, но в конечном итоге был вынужден притормозить там, где их было как будто немного меньше, чем повсюду. Сверившись с адресом, записанным в его блокноте, Рене распахнул дверь и принялся вылезать наружу, стараясь, по крайней мере, не загадить брюки до самых колен.

— Вы пойдете один? — осведомился шофер, глядя на его мучения; с трудом не поскользнувшись в обычном для января месиве из грязи и снега, Рене сдавленно проговорил между попытками удержать равновесие:

— Там живет девчонка. Что, думаете, я с ней не справлюсь?

Прекратив расспросы, шофер отвернулся, и Рене, раздраженно захлопнув дверь, направился к нужному дому — такому же человеческому муравейнику, как и прочие дома в округе, жить в которых, как Рене про себя полагал, психически здоровому человеку было бы невозможно. Впрочем, если учесть цель его визита, то еще неизвестно было, кто здесь по-настоящему спятил.

Прохожих во дворе почти не было, и это было Рене на руку — он не горел желанием попадаться на глаза обывателям, каждый из которых мог бы пересказать увиденное журналистам, и поэтому на всякий случай надвинул шляпу почти на нос, лицо, как мог, спрятал в воротник, а в подъезде не стал дожидаться лифта из опасений с кем-нибудь столкнуться, просто взлетел, перешагивая через две ступеньки, на пятый этаж и, отыскав нужную дверь, принялся звонить.

— Ну давай же, — бормотал он нетерпеливо, постукивая по полу носком ботинка. Доносящаяся из квартиры трель оставалась безответной с полминуты, и почему-то эта недолгая заминка ясно сказала Рене: он опоздал.

— Иду, иду! — наконец раздался из-за двери женский голос. — Кому неймется? Какой еще псих будет так трезвонить?

Раздался скрежет щеколды, дверь приоткрылась, и на Рене уставилась пара сурово нахмуренных глаз.

— Совсем спятил? — поинтересовалась у него обитательница квартиры, строгая, начавшая седеть женщина лет сорока пяти; Рене вгляделся в нее с тревогой, понимая, что видит перед собой кого угодно, но только не Вивьенну Вильдерштейн. — Какого черта надо?

— Мадам, — проговорил он, всеми силами стараясь скрыть свое беспокойство, — я ищу девушку по имени Вивьенна…

— Вивьенны нет, — отрезала женщина и сделала попытку скрыться, но Рене успел подставить ногу между захлопывающейся дверью и косяком.

— Подождите, мадам, подождите, — с таким убеждением он, должно быть, не говорил ни на одном заседании кабинета, — у меня всего лишь есть несколько вопросов, на которые я хочу получить ответы. Вивьенна знала кое-что о деле, которое повлекло за собой… смерть человека, которого я очень ценил. Вы позволите мне войти?

Женщина смотрела на Рене еще недолго — он, помня о том, как важно не разрывать зрительный контакт в такие моменты, смотрел на нее в ответ, — и, хоть гримаса недоверия никуда не исчезла с ее лица, она по крайней мере отпустила дверь и не стала продолжать попытки сломать ему ногу.

— Ладно, заходите. Но я не знаю, смогу ли я вам помочь.

Сдерживая облегченный вздох, он переступил порог. Квартира была самая обычная — наверное, таких же в этом доме был не один десяток. Узкий коридор, маленькая комната с потертыми обоями и скромной мебелью — в обстановке не наблюдалось ничего особенного, кроме того, что по всему полу были беспорядочно разбросаны коробки, сумки и чемоданы, в которые встретившая Рене женщина укладывала вещи.

— Извините, выпить не предложу, — сказала она издевательски. — Вообще нечего вам тут делать. Я же говорю, Вивьенны нет. Я ее мать, Аделина. Собираю ее хлам. Вивьенна вчера умерла.

«Черт», — подумал Рене с досадой, но вслух, конечно же, этого не произнес.

— Мои соболезнования, — проговорил он, быстро оглядываясь: в хаосе, что царил в квартире, едва ли было возможно отыскать хоть что-то, что могло бы пролить свет на случившееся; Рене всмотрелся наугад в содержимое одной из коробок, но там не было ничего, кроме одежды и (это он узнал безошибочно) чего-то из предметов белья. Аделина, не смущенная присутствием визитера, продолжила наполнять эту коробку — просто бросала в нее все, что попадалось ей под руку.

— Не стоит, — сказала она надтреснуто, будто каждое слово давалось ей ценой гигантского усилия. — Она всегда была безбашенная. Думала, ей все позволено. Я знала, что она обязательно впутается в историю и закончит так же, как ее отец.

— От чего она умерла? — быстро спросил Рене. — Убийство?

Аделина замерла на секунду, вперив в него взгляд, от которого, будь Рене чуть более слабонервным, впору было мурашками покрыться.

— Нет, — ответила она сухо. — Рак. Быстро сгорела, за год с небольшим. А мне — до последнего ни слова, чертовка…

— Вот как, — протянул Рене, пытаясь сопоставить в своей голове то, что только что узнал, с тем, что было ему уже известно, и начиная при этом что-то понимать. Пользуясь тем, что женщина как будто позабыла о нем, он обошел комнату, убеждаясь, к собственному разочарованию, все больше: разыскать здесь что-нибудь, что могло хотя бы подтвердить его догадки, будет нелегко.

— Может, с Вивьенной в последнее время происходило что-то странное? — осведомился он. — Какие-то новые необычные знакомства…

Аделина, занятая сдергиванием одежды с вешалок, остановилась и уставилась на Рене с подозрением.

— Не пойму я, к чему вы клоните, месье. Никто не убивал ее, говорю же. Совершенно естественные причины.

— И все же? Может, кто-то приходил сюда… кто-то, кого обычно здесь не видели.

Аделина глянула на Рене, как на полного идиота, и проговорила со вздохом, вновь отворачиваясь:

— Не знаю. Мы давно жили порознь. Она не хотела, чтобы я лезла в ее дела. Если уж даже не сказала, от кого прижила ребенка…

— Ребенка?

Рене застыл посреди комнаты, и тут же случилось и еще кое-что, привлекшее его внимание: из того, что он принял поначалу еще за одну коробку, набитую вещами, донеслось сопение, кряхтение и в конце концов жалобный плач.

— Герберт, боже мой! — вскинулась Аделина, бросаясь на звук. Рене наблюдал за тем, как она извлекает из колыбели крохотного мальчишку, берет его на руки, пытается убаюкать, а тот сопротивляется, отбрыкивается от нее, насколько хватает сил его маленьких рук.

— Не признает меня, — пропыхтела женщина, пытаясь сунуть пустышку в искаженный криком рот. — Да перестань ты! Помолчи хоть немного!

Сноровки ей не хватило: пустышка упала на пол, и Рене наклонился поднять ее, чтобы не заставлять Аделину наклоняться с ребенком на руках. Она сказала ему что-то в благодарность, но Рене не услышал. Взгляд его остановился на полустертой белой линии, показавшейся из-под ковра — со стороны ее можно было принять за след от побелки или штукатурки, обыкновенный и ничем не примечательный, но Рене секундно увидел ее, и сердце его застучало тут же: нашел.

— Отойдите, — сказал он, с трудом укрощая собственный голос. Аделина, похоже не разобрала слов.

— Что?

— Отойдите! — Рене прикрикнул на нее, почти оттолкнул, чтобы не мешалась, и, подцепив край ковра носком ботинка, одним движением откинул его в сторону. У Аделины, оставшейся за его спиной, вырвался приглушенный вскрик.

— Боже, что это?

Рене и сам хотел бы знать. Вернее, примерно он представлял себе, что значит изображение, покрывавшее пол почти целиком — обведенный мелом круг, пентаграмма, порядком стершиеся надписи на латыни, несколько черных пятен, как от горелого, по внешнему краю — Рене неожиданно ясно представил, как толпится, теснится у самой грани, с воем пытаясь сломать невидимую преграду, что-то темное и смертоносное, и ощутил, что ему становится не по себе.