Горе победителям

— Скажем так: захотела, чтобы вам полегчало. Ну как? Уже лучше?

— Да, но… — Бертран отнял ладонь от затылка, посмотрел на нее, будто мог разглядеть на коже какой-то знак или след. — Это же невозможно.

«Совпадение, — твердил он про себя, как будто его заклинило, — обычное совпадение. Или какое-то дешевое шарлатанство».

— Так вы же этого хотели? — уточнила Хильдегарда с непреходящей улыбкой. — Чего-то невозможного?

Невозмутимо она продолжила есть. Что же до Бертрана, то он вовремя вспомнил, что рядом с ним стоит почти нетронутый бокал вина — пусть оно и не могло вернуть ему способность здраво мыслить в полной мере, но по крайней мере позволило немного принять случившееся — как новый, хоть и неожиданный факт, который, как и все прочие, подлежал осмыслению и анализу.

— Хорошо же, — сказал Бертран задумчиво. — Вы… что-то видите?

— Чувствую, — коротко пояснила Хильдегарда. — Все равно что вы чувствуете запахи, вкус еды, какие вещи на ощупь… с этим все точно так же.

— И вы с этим родились?

— Да. С этим только рождаются.

— И умирают? — спросил он, как будто это имело какую-то важность.

— И умирают, — подтвердила она и добавила, как мантру или молитву, заученную ей наизусть. — Дар невозможно украсть или перенять, нельзя взять в аренду, купить или отобрать силой. Он с тобой — и так всегда, даже если ты этого не хочешь.

Еще ненадолго установилось молчание. Бертран продолжал смотреть на девчонку, пытаясь собрать свои мысли, собрать себя самого в привычном, давно установленном порядке — и понимая, что сейчас, в этот момент, он не в состоянии сделать это. Хильдегарда недолго наблюдала за ним, а потом вздохнула, опуская глаза в тарелку:

— Я не могу заставить вас поверить, господин Одельхард. Может, и лучше будет, если вы не поверите. Не будете думать об этом всем, будете заниматься вашими политическими делами… и все будет идти так, как должно идти.

Бертран хотел было спросить, точно ли входит в это «должно» семь тысяч флоринов из государственного бюджета ежемесячно, но что-то его удержало. Может — то, что Робье говорил ему о Фредерике; хоть Бертран все еще не мог подвести себя к мысли, что нечто подобное возможно в действительности, но следующий вопрос вылетел у него будто сам собой:

— Почему вы согласились?

Хильдегарда, очевидно, не поняла, к чему он.

— Что?

— Вы же, я вижу, совсем не интересуетесь политикой. И моя персона, конечно, вас тоже не интересует. Почему вы согласились на это? — спросил Бертран, слыша себя, как сегодня в парламентском зале — искаженно и со стороны. — Как мне рассказали, работа… не из приятных.

— Ради денег, конечно, — сказала она тоном, не вызывающим ни единого сомнения в искренности ее ответа. — Из-за чего же еще?

Бертран опешил.

— Простите, но… — он оглядел еще раз ее всю, задержался взглядом на дурацком свитере, на ярко-алых кончиках волос, — возможно, я чего-то не понимаю, но вы не производите впечатления человека, которому важны деньги.

Хильдегарда замерла, не донеся до рта вилку. Потом поспешно отхлебнула чая — видимо, какой-то кусок пошел у нее не в то горло.

— Знаете, господин Одельхард, я в своей жизни встречала только два типа людей, которые говорили, что им не важны деньги. Первые пытались прикрыть этими словами свою неспособность их раздобыть, а у вторых их было так много, что они вообще не могли себе представить, как их может не быть. Ни к одному из этих типов я точно не отношусь. Конечно, мне важны деньги, как же иначе?

На последних словах она рассмеялась, будто не могла поверить, что ей приходится объяснять столь очевидные вещи; Бертран продолжал смотреть на нее ошеломленно, пытаясь понять, что с этой девицей не так. Вернее, как может она существовать в этом мире и, кажется, даже получать от этого какое-то удовольствие, когда «не так» в ней совершенно все — по крайней мере, идет вопиюще вразрез со всем, что Бертран видел в своей жизни до этого.

— Кстати, паста правда класс, — сказала она примирительно, будто пытаясь сгладить случившуюся неловкость. — Спасибо.

— Не за что, — отозвался Бертран, испытывая горячую благодарность к официанту, который уже летел к ним, чтобы наполнить его опустевший бокал.

***

Домой он вернулся, как всегда, около полуночи, но совсем не ощутив прошедших часов: все дела в министерстве были им завершены удивительно споро, хотя принимала в них участие лишь незначительная часть его сознания. Сам же Бертран был всецело занят беседой, что произошла днем между ним и Хильдегардой — странно одетой, со странными повадками, странно выглядящей девицей, все в которой, должно быть, состояло из странности, но странность эта, вопреки здравому смыслу, не отталкивала, даже напротив, пристала к Бертрану намертво, преследовала его, ходила всюду за ним разноцветным смеющимся призраком. Был ли он слишком слаб или глуп, чтобы просто забыть о ней, вычеркнуть из памяти эпизод, который ни на что бы более не повлиял? Или действительно, дело было в предчувствии старости, которое заставляло Бертрана обратиться к неизведанному, что открылось ему по случайности и что он не был способен теперь от себя отринуть, сделав вид, будто этого не было?

Он размышлял над этим, пока шофер вез его к дому, размышлял потом, пока переодевался, принимал душ, наливал себе на сон грядущий бокал коньяка — пытался, как давно приучен был, упорядочить свои размышления, чтобы не заблудиться в них, как в лабиринте с зеркальными стенами, но не мог: механизм, который Бертран любовно собирал и совершенствовал, которому была подчинена вся его жизнь, вновь отказался работать, и сделать с этим ничего было нельзя. К последнему выводу Бертран пришел, сидя с телефоном в руках на диване в гостиной, отхлебывая коньяк и вновь пролистывая страницу Хильдегарды в Facebook, раз за разом спотыкаясь взглядом о крошечную отметку «онлайн».

«Давай, давай, — внутренний голос издевался над ним, уже не таясь. — Не хватало тебе еще судебного иска по обвинению в преследовании. На таком можно заработать побольше, чем какие-то семь тысяч».

Даже желания посылать его как можно дальше у Бертрана не было; порывшись в памяти, он вспомнил пароль от страницы, которую завел когда-то — не на свое имя, конечно, — по настоянию Микаэля, да так и забросил за ненадобностью. Теперь оказалось, что надобность есть — пусть на языке здравомыслия она зовется «блажь».

Хильдегарда, добрый вечер.

Нет, этого было недостаточно. Стоило, по крайней мере, представиться, чтобы не вводить девушку в заблуждение, но последние остатки осторожности предостерегали Бертрана от такого шага — мало ли где потом может всплыть переписка…

Мы сегодня разговаривали.

Ответа не пришлось ждать долго.

Здравствуйте)) как дела?

Похоже, у этой девчонки был талант — ставить Бертрана в тупик самыми простыми вопросами.

Я думал о нашем сегодняшнем разговоре.

я тоже) немного)

не каждый день пообщаешься с таким как вы))

Что Вы имеете в виду?

ну… целый министр — обычно люди вас только в новостях смотрят)

А о таких, как Вы, люди смотрят фильмы. Например, «Гарри Поттер».

вы знаете ГП? : D

Мой сын — большой поклонник.

«А она-то старше Леона совсем ненамного, — лучше было и не надеяться, что голос решит замолчать. — Лет на пять, может быть, не больше…».

Бертран допил свой «Курвуазье» залпом.

Возможно, это прозвучит для Вас неожиданно, но мне кажется, что наш разговор остался незавершенным.

Он ждал, что ошеломит ее, заставит замолчать на какое-то время, может и не отвечать ему вовсе — и тогда бы он не вернулся никогда к этой истории, никак ею не тяготясь и желая только поскорее забыть, — но Хильдегарда ответила удивительно быстро, точно ждала его предложения или готовила свое собственное.

только не в то ужасное место, ладно? что вообще министры делают по вечерам в субботу?)

========== Глава 4. Жизнь взаймы ==========

«Бакардия сегодня»

27.01.2017