Горе победителям

— Что-то не так? — осведомился Бертран, наблюдая, как она подцепляет ложкой край заварочного пакетика и неверяще его разглядывает. Наверное, именно это и нужно было ему после нервного утра: и ситуация, и сама девчонка лично изрядно его веселили.

— Нет, ничего, — спохватившись, девчонка вернула заварку обратно в чайник и раздосадованно захлопнула крышку. — Я думала, тут шикарное место, а они…

— Отнюдь не самое шикарное из тех, которые есть в Буххорне, — сказал ей Бертран. — Прошу прощения, что пригласил вас именно сюда, но мой сегодняшний график не позволял серьезных маневров… вы же знаете, почему я искал вас?

Хильдегарда вскинула на него глаза. Взгляд у нее был ничуть не встревоженный, наоборот — удивительно ясный, будто осененный каким-то глубоким внутренним убеждением, и Бертран, столкнувшись с ним, вздрогнул. В своем окружении он давно уже не встречал человека, который бы так на него смотрел.

— Да, — ровно подтвердила она. — Примерно знаю.

— Тогда… — Бертран заставил себя избавиться от ощущения, будто на него направили прожектор, и под этим всепроникающим светом он сейчас будет громко, со всплеском садиться в лужу. — Тогда вам известно, что последний месяц вы числитесь сотрудницей министерской службы охраны.

— Да, — ответила она.

— И получаете весьма значительные суммы в обмен на некоторые услуги.

— Да.

— Услуги… — нужно было произнести это вслух, и для этого Бертрану понадобилось сделать усилие, — магического характера.

В лице Хильдегарды ничто не дрогнуло. Казалось, вообще ничто не способно вывести ее из равновесия, в котором она пребывает — хрупкого лишь внешне, но на самом деле неколебимого, как скала.

— Да, — сказала она ровно и бесстрастно. — Да, это так.

«Не может быть». Куда только делась минутная приятная расслабленность? Теперь Бертран вновь чувствовал себя так, будто идет по минному полю, не имея при этом не только металлоискателя, но даже обуви на ногах.

— Хорошо, — проговорил он, хотя слово это сейчас было наименее уместным из всех, ему доступных. — И услуги ваши заключаются, как я понял… в защите?

Хильдегарда кивнула:

— Да, господин Одельхард. Если кто-то захочет вам навредить — справляться с этим буду я. Так это всегда и работает.

«Не может быть», — чуть не сказал Бертран, но успел-таки ухватить себя за язык.

— Что ж, — произнес он медленно, все еще цепляясь за мысль о том, что его обманывают, хоть та и таяла на его глазах, будто первый снег под лучами солнца. — Тогда вы не откажете в том, чтобы продемонстрировать какую-нибудь… магию?

И вновь он с трудом шевельнул губами, произнося последнее слово — должно быть, порядком отвык от него с тех пор, как последний раз оно слетало с его уст. Сколько ему тогда было лет? Восемь? Девять?

Теперь Хильдегарда ответила не сразу. Ладони ее сильнее сомкнулись вокруг чашки, рот беспомощно приоткрылся — она была явно обескуражена, и Бертран воспринял это как знак в свою пользу.

— Не стоит делать что-то масштабное и разрушительное, например вызывать ураган, который сметет город с лица земли, — произнес он, стараясь говорить убедительно, не допуская в голос насмешки. — Что-нибудь небольшое, что для вас абсолютно в порядке вещей.

Хильдегарда прерывисто вздохнула, отставляя чашку, и зашарила глазами по наполненному обедающими залу — Бертран не мешал ей, с интересом ожидая, что она будет делать. Спустя полминуты она остановила взгляд на Патрисе; губы ее безмолвно шевельнулись, на щеках появились мазки румянца, и она наклонилась над столом, к Бертрану ближе.

— Кто этот человек? Сидит вон там, через столик от нас.

Бертран, стараясь не морщиться (боль не отступала, воротник рубашки был влажным от проступившего на шее холодного пота, и Бертран подумал, что готов просить пощады — было бы только у кого), повернулся всем телом, чтобы проследить за ее взглядом и убедиться, что она говорит о Патрисе, затем вгляделся в нее саму. Нет, похоже было, что в своем незнании она не лукавила.

— Это, — вот теперь он не стал скрывать своего сарказма, — наш премьер-министр. Глава правительства и второе лицо в государстве.

— Ого, — выдохнула она, совсем не задетая его язвительной интонацией, и сказала тише, так что Бертран с трудом разобрал слова, — и это же он с женой? Он ей изменяет.

Бертран порадовался про себя, что в этот момент ничего не пил и не ел. Конечно, от Патриса можно было ожидать всякого — но только не измену Клариссе, ведь пойти на такое мог бы только подлинный самоубийца.

— Вы… — он заставил себя не пялиться на премьера, хотя хотелось ему чрезвычайно. — Почему вы так уверены?

— Он боится, — пояснила Хильдегарда так же шепотом. — Очень боится, что она узнает. Он сегодня был с другой, хотя должен был быть в другом месте, и это, кажется, заметили…

«Что за чушь», — подумал Бертран, хмурясь. Он ожидал чего-то более убедительного.

— И это все?

Хильдегарда, судя по всему, окончательно растерялась.

— А что?

Очередной выстрел боли в затылке породил в душе Бертрана целую волну злости. Он мог бы отдыхать в одиночестве, пользуясь короткой передышкой между проклятым заседанием и министерской рутиной, в которой он, бывало, тонул, как в темном болоте; вместо этого он был вынужден слушать, как его пытаются купить на дурацкие домыслы, в которые не поверил бы и младшеклассник, и более того — ему некого было винить в этом, кроме себя самого. Осознание этого заставило его рассвирепеть еще больше — и он заговорил, глядя на девчонку, не заботясь о том, что слова его прозвучат чрезмерно резко или грубо:

— Хильдегарда, министерство платит вам очень солидные суммы. Не каждый житель нашей страны может похвастаться такой зарплатой — а вы, я вижу, не пытаетесь отработать ее даже для виду. Я не знаю, что за аферу задумал провернуть Робье с вашей помощью, но имейте в виду — если хотите впечатлить кого-то рассказами о колдовстве в начале двадцать первого века, то вам стоит позаботиться о том, чтобы они были хоть немного похожи на правду.

Она выслушала его молча, не дрогнув, но он видел, как краснеют ее щеки, как она слепо перебирает бесчисленные кулоны и подвески, украшающие ее шею, чтобы один из них — отделанный под позолоту, с алым камнем посередине, — крепко сжать в кулаке. На секунду Бертрану показалось, что она сейчас вскочит и убежит — однако она осталась сидеть на месте.

— Правда, — повторила Хильдегарда, когда он выдохся, замолчал, застыл, выдерживая ощущение, будто череп его вот-вот расколется на куски. — Хотите правду? Вы сегодня с кем-то поссорились. Вы почти его не знаете, но он по вам здорово проехался, а вы ответили ему, но все равно думаете, что могли сделать это по-другому, могли лучше себя поставить в глазах своих коллег. Вы боитесь, что вы для них просто выскочка, что ничего не стоите в их глазах, что вы для них чужой. Вы не знаете, кому верить. Вы один. Это вас пугает, и вместе с тем — злит. А еще у вас болит голова, потому что вы перенервничали, и от этого вы злитесь еще больше.

Несколько секунд они смотрели друг на друга, каждый оправляясь от нанесенного другим удара. Хильдегарде это очевидно далось проще, чем Бертрану — когда перед ней поставили блюдо с пастой, она как ни в чем не бывало принялась есть; он же, в свою очередь, чувствовал, что не может сделать и глотка воздуха.

— Голова, кстати, сейчас пройдет, — добавила вдруг Хильдегарда, прожевав креветку. — Не пейте столько кофе, особенно после обеда. Попробуйте пить отвар мяты.

— Чт…

Боль исчезла; краски вокруг Бертрана стали ярче, звуки — четче, даже собственное тело он начал воспринимать более полно и отчетливо, а не как сквозь мешающую пелену. Только сердце его стучало так, что он испугался на миг, не случится ли с ним удар.

— Это… это вы сделали? — спросил он хрипло, не удерживаясь от того, чтобы беспомощно ощупать место у основания шеи, где гнездилась мигрень еще несколько секунд назад. — Как?

Хильдегарда ему улыбнулась — будто он не произнес недавно те слова, что несомненно нанесли ей обиду.