Горе победителям

15:38 Алеиз Фейерхете: Бакардия готова принять около 5 тыс. беженцев из стран Ближнего Востока

<…> «В это тяжелое время, когда Европа сообща пытается противостоять кризису, мы не можем оставаться в стороне, — заявил президент журналистам после совещания кабинета министров, где прежде всего прочего обсуждался вопрос о мигрантах. — Наша страна исторически чтит традиции взаимопомощи и гостеприимства — достаточно вспомнить указ короля Альбрехта, предписывающий властям оказывать всю возможную помощь французским дворянам, бежавшим от революции… не являясь членом Европейского Союза, Бакардия, тем не менее, готова протянуть руку помощи своим соседям и партнерам, разделив с ними бремя тех невзгод, что нам всем приходится преодолевать бок о бок».

Заявление Фейерхете нашло поддержку не только в рядах правящей партии, но и среди наименее консервативно настроенных представителей правой оппозиции. «Это действительно важный шаг на пути сближения Бакардии и Европы, — прокомментировал слова президента Клеменс Вассерланг, председатель партии «Республиканское действие», — солидарность и единение сейчас важны как никогда прежде».

Не встретил отклика шаг правительства лишь со стороны ультраправых: Леопольд фон Фирехтин, глава объединения «Движение за единую Бакардию», раскритиковал главу государства на своей странице в Facebook. «Сдаваясь эпидемии так называемого «мультикультурализма», мы перечеркиваем все то, что позволяет нам называться бакардийцами, — написал он. — Я не могу понять, почему подобные решения принимаются без того, чтобы поинтересоваться мнением народа — тех самых людей, за счет которых г-н Фейерхете хочет обеспечить «почитание исторических традиций», хотя его слова ясно дают понять: история и традиции нашей страны для него не более чем пустой звук». Заявление Фирехтина, неоднократно обвиненного в национализме и дискриминации (в 2014 году суд приговорил его к 30 тыс. флоринов штрафа за публикацию, которую расценили как оправдывающую преступления против человечества), вызвало в социальных сетях бурю негодования. Петиция с призывом повторно привлечь политика к уголовной ответственности в настоящий момент набрала 50 тыс. подписей на change.org <…>

***

Дальше читать Бертран не стал. Из головы у него не выходило вчерашнее совещание, на котором президент объявил о своей инициативе — обычно молчаливый, будто сонный, имеющий вид крайне утомленного и равнодушного ко всему человека (в который раз Бертран изумлялся чуду, что сотворили его пиар-менеджеры два года назад, представив кандидата Фейерхете избирателям как личность неуемную, крайне энергичную, излучающую готовность позаботиться обо всем и обо всех), он проявил редко свойственную ему живость, когда делился с министрами текстом будущего постановления. Его поддержали все, начиная с Патриса — ни одного возражения Бертран не услышал, хотя ему сложно было вообразить, что каждый из присутствующих не задался той же самой сотней вопросов, которые полезли ему, Бертрану, на язык, стоило президенту закончить свою речь.

— Прошу прощения, — проговорил Бертран, когда ему дали слово; в горле у него першило, очевидно, от волнения — пока ему еще не приходилось высказывать на собраниях правительства мнение, идущее настолько вразрез с мнением президента, — со своей стороны я хотел бы услышать чуть больше аргументов в пользу целесообразности принятого решения.

Все примолкли. Кто-то негромко хмыкнул — Бертран не разобрал, кто именно. Фейерхете повернул голову в его сторону, посмотрел внимательно, по-птичьи, будто примериваясь к будущей добыче, и проговорил прохладно, складывая на животе ладони:

— Проясните свою позицию, господин Одельхард.

Бертран вздохнул, призывая мысленно на помощь всю свою дипломатичность. «Все, что вы скажете, может быть потом использовано против вас» — не нужно было лишний раз напоминать ему, как работает этот принцип.

— От нас ждут эффективного противостояния росту безработицы и дефицита бюджета, — не погнушался он напомнить об очевидном, — я не очень хорошо вижу, как с этим соотносится намерение распахнуть границы перед людьми, которые едва могут связать пару слов хотя бы на английском. Я не хочу прослыть нетолерантным, — добавил он, пытаясь усмехнуться: мол, и не думайте даже, что я допускаю подобное богохульство, — но не могу не задаться вопросом, во сколько обойдется нам эта инициатива и за чей счет мы будем ее оплачивать.

Он чувствовал, что на него смотрят, как на заядлого шутника, и не мог понять, с чем связана такая реакция на его вполне оправданные сомнения: может ли такое быть, что все в этом зале, кроме него, утратили способность мыслить здраво? Конечно, это было невозможно, и причина крылась в другом — ее объяснил Бертрану Фейерхете, улыбаясь сдержанно и снисходительно.

— Коллега, я понимаю ваши опасения, но и вы должны понимать: эта, как вы выразились, инициатива крайне важна для нашего имиджа в глазах наших европейских партнеров. Европейское сообщество буквально задыхается с этими мигрантами — неужели мы можем просто устраниться от этого? Мы соглашаемся прийти на помощь в трудную минуту — уверяю, в долгосрочной перспективе этот шаг принесет нам много пользы, и она перекроет любые сиюминутные неприятности.

— Не сомневаюсь в этом, — настаивал Бертран, — но на сиюминутное тоже нельзя просто закрыть глаза, решив, что оно от этого исчезнет. Я всего лишь пытаюсь понять, представляем ли мы себе в полной мере вероятные затраты…

— И все же нам нужно на это пойти, даже если это значит в чем-то поступиться объявленным нами принципом экономии, — отрезал Фейерхете: разговор явно начинал его раздражать. — От нас давно ждут подобного шага, и обманывать эти ожидания было бы крайне недальновидно. Если вас волнуют затраты — я жду от вас конкретных предложений по тому, как их возможно будет компенсировать.

Взгляд его, по-прежнему направленный на нарушителя спокойствия, будто подернулся ледяной коркой, и Бертран понял, что ему следует заткнуться. Он не стал дальше лезть на рожон, ибо это было не в его правилах, но после совещания все равно не смог ускользнуть незамеченным, ибо в коридоре его поймал Патрис и принялся отчитывать — наставительно, свысока, будто не выучившего урок ученика.

— Бертран, вы проделываете огромную работу и еще большую вам предстоит проделать… мы все, начиная с господина президента, знаем об этом и очень ценим вас и ваши способности, — говорил он укоризненно, пока Бертран удрученно осознавал, что бежать от премьера ему некуда и тираду придется выслушать целиком. — Но вопрос, который вы подняли сегодня — очень тонкий и, тем не менее, во многом ключевой для нас. Господин Фейерхете особенно на этом настаивал… вы же знаете о его взглядах, знаете, какого мнения он о Европе.

— Да, знаю, — коротко отозвался Бертран. Патрис, поглядев на него, чуть смягчился, послал ему очередную обволакивающую улыбку:

— Я понимаю вас, Бертран. Вы — выходец из той среды, где давно уже бытуют взгляды прямо противоположные… скажу правду, я чрезвычайно уважаю господина Аллегри и понимаю ваше уважение к нему. Мало кто сделал для Бакардии столько, сколько сделал он — и все же, как ни жаль, ему в силу возраста сложно понять, что времена изменились, что пора отринуть старые предрассудки и идти вперед, пока мы не отстали совсем безнадежно от современного мира. Прошу, не дайте этим предрассудкам взять верх и над вами. Вы — человек совсем другого поколения, другой формации, вы должны понимать, как важно сейчас для Бакардии дальнейшее сближение с Союзом. Какие-то сирийские пастухи со своими женами, закутанными в мешки — это всего лишь верхушка айсберга… скажу правду, в контексте всего остального это сущий пустяк. Не позволяйте таким пустякам сбить вас, Бертран. Все, что вам нужно — это немного гибкости…

Жалея о том, что вообще позволил себе ввязаться в этот спор, Бертран смог только согласиться с ним и удалиться — но и теперь, днем позже, сидя в своем кабинете и восстанавливая в памяти все, что ему пришлось услышать от премьера, не мог отогнать от себя ощущение, что его схватили за шкирку и бесцеремонно, походя ткнули лицом в грязь — исключительно в воспитательных целях, словно дрессируя щенка. Ощущение было в высшей степени неприятным, но Бертран допускал, скрепя сердце, что мог и заслужить подобную экзекуцию: в любом случае, не стоило высказывать свои сомнения вслух при всех, кто присутствовал на совещании — может быть, ему бы лучше удалось донести свою мысль, переговори он с Патрисом, а то и с самим Фейерхете с глазу на глаз?