Горе победителям

Поднявшись со своего места, она сделала шаг Бертрану навстречу; между ними простиралась по полу дорожка из мутно-пурпурного света, льющегося в высокие окна, и девушка замерла у ее края, будто не решаясь ступить в нее, только протянула руку в сторону Бертрана, и он увидел, что она держит его перчатки.

— Это вы забыли, господин Одельхард?

— Да, — сказал он почему-то приглушенно, забирая свою пропажу; лицо девушки все еще виделось ему расплывчатым призрачным пятном, и Бертран остановил на секунду взгляд на ее худом, белом запястье. — А ваше имя…

— Хильдегарда, — ответила она, как ему показалось, смущенно. — Я здесь учусь. То есть, вернее, учи…

Невежливо было перебивать собеседницу, тем более даму, но Бертран ничего не мог с собой поделать — застыл, как оглашенный, выпалив громче, чем хотел бы:

— Как, это вы?

Кажется, она изумилась не меньше него.

— Вы знаете меня?

— Я искал вас, — сказал Бертран, все еще не будучи полностью уверенным, что не говорит с миражом, сотканным из неверных, обманчивых следов солнца, закатившегося за горизонт. — Я хочу с вами поговорить.

Она ответила не сразу. Молчала недолго, из недоумения ли, а может — из боязни.

— Зачем?

Бертран отметил про себя, что она сказала не «почему» — ее просьба была об объяснении не причин, но намерений, и именно их Бертран объяснить не мог, чтобы не показаться при этом безнадежно сошедшим с ума. Вспомнил он и об охраннике, которого оставил ждать у машины — как быстро тому закрадется в голову мысль, что с Бертраном что-то случилось, и лучше бы его разыскать?

— Просто прояснить для себя кое-какие вопросы, которые для вас, возможно, будут более очевидными, нежели для меня, — поспешно сказал он, одновременно прислушиваясь, не донесутся ли из-за дверей зала шаги или шум. — Но… не здесь. Обстановка не располагает… у вас есть свободное время завтра днем?

— У меня сейчас полно свободного времени, — ответила она с непонятной покорностью, будто признаваясь в совершенной провинности. Темнота вокруг них сгущалась все стремительнее, но Бертран все равно уловил в ней тот нервный жест, которым Хильдегарда потянулась дотронуться до чего-то, висящего у нее на шее.

— Вы знаете, где находится кафе «Боден»? — спросил он. — Напротив дворца Равенсбургов, где заседает парламент.

Хильдегарда кивнула.

— Знаю.

— Приходите туда завтра к половине третьего. Я предупрежу охрану — скажите, что вы ко мне, и вас пропустят. Можете сказать, что вы из студенческой газеты, пришли брать интервью…

На этот раз она не раздумывала. Наверное, успела что-то про себя решить.

— Хорошо, приду.

Пусть просьба явно была для нее неожиданной, Хильдегарда не выдала этого никак: изобразила нечто вроде церемонного реверанса (Бертран обомлел повторно, поняв, что этот жест для Хильдегарды так же естественен, как для самого Бертрана — пожимать коллегам руки на прощание), сказала «до свидания» и удалилась так стремительно, что он только и видел ее, исчезающую за приоткрывшейся дверью. После этого он снова остался один.

***

Тот, кто вошел в историю как автор принципа ответственности правительства перед господами законодателями, был, по мнению Бертрана, человеком, не лишенным чувства справедливости, но вместе с тем не отличавшимся большим человеколюбием — или просто достаточно прекраснодушным, чтобы не представлять, в какой ад превратятся еженедельные визиты в парламент всех министров во главе с премьером. В те времена, когда сам Бертран был депутатом от оппозиции, он уже находил мало приятного в утомительной процедуре ответов на вопросы, которые редко были дельными, а чаще — просто-напросто бессмысленными или провокационными; впрочем, сам он в былые годы редко отказывался от того, чтобы уколоть побольнее своих коллег справа, если они предоставляли ему такую возможность — и теперь, оказавшись в диаметрально противоположной роли в этом действе, был готов пожинать плоды.

За две недели его пребывания в новом статусе к нему не обратились ни разу — основной целью «Республиканского действия» был, конечно, Патрис, который именно сегодня еще и умудрился опоздать. Первый натиск пришлось отражать без него; он явился спустя сорок минут после начала «сеанса» и, встречаемый недовольным гулом (едва ли депутаты могли простить ему такое святотатство), протиснулся на свое место.

— В самый неподходящий момент — звонок… — услышал Бертран его оправдывающийся, низведенный до шепота голос. — Еще и не отделался сразу…

Кларисса Байер, министр финансов (и заодно многолетняя Патрисова спутница жизни), кивнула ему, но без большого сочувствия. В отсутствие супруга она превратилась в главную мишень чужих острот и подначиваний, посадила себе голос, отвечая на них, и напоминала теперь своим видом птицу, которую играючи потрепала кошка. Бертран прекрасно понимал ее чувства; сам он с наибольшим удовольствием сделал бы вид, что происходящее в этом зале никак его не касается, но стоило проявить солидарность с коллегами — особенно если учесть, что господа депутаты сегодня как с цепи сорвались.

— Сколько раз мы слышали от вас слово «эффективность» два года назад — столько же мы сейчас слышим оправдания за то, к чему вы якобы не имеете никакого отношения! — провозглашал Цинциннат Литц, невероятно громогласный человек, представитель какого-то крошечного городка неподалеку от Линдау; нападки на правительство были его любимым развлечением в парламенте и неизменно приводили депутатов «Республиканского действия» в крайнюю степень восторга. — Единственное, в чем правительство действительно демонстрирует эффективность — в том, чтобы переложить ответственность за происходящее с себя на кого-то другого. Безработица скоро побьет исторический максимум — это случилось по не зависящим от вас причинам! Реальный доход населения упал впервые с 1989 года — вы снова ни при чем! Дефицит бюджета, вопреки вашим обещаниям, вырос на полтора процента — и снова вина за это лежит на ком угодно, только не на вас! Может быть, вы нам расскажете, господин премьер-министр, влияет ли наше правительство хоть на что-то в этой стране, или вы по-прежнему продолжите пребывать в амплуа людей, которые набрали долгов и не знают, как их отдавать?

Ответом на его слова была настоящая буря; кто-то из правых даже поднялся со своего места, чтобы выразить свое восхищение оратору. Патрис, сидящий перед Бертраном, потер ладонью покрасневший лоб — вопросы, подобные этому, часто заставляли его впадать в ярость, становившуюся потом предметом насмешек во всех газетах, и Бертран внезапно для себя решил прийти ему на помощь.

— Слово… — увидев, что Бертран делает ему знак, председатель на секунду замялся. Остальные члены правительства, начиная с Патриса, поглядели на Бертрана недоуменно, но ни от кого из них не было слышно протеста, и под сводами зала, видевшего еще первое собрание бакардийского сейма при Его Величестве Поликсене I, впервые в истории прозвучало:

— Слово Бертрану Одельхарду, министру труда!

Справа вновь послышался недружелюбный гул: депутаты терпеть не могли, когда отвечать на вопрос выходил не тот, к кому они обращались, и председателю пришлось хвататься за стоящий перед ним колокольчик, долгой и бьющей в уши трелью призывать всех к тишине. Бертран, оказавшись у микрофона, воспользовался паузой, чтобы быстро сжать руки в кулаки и тут же разжать их; ладони его неприятно взмокли, и было отчего — он никогда не считал своей сильной стороной умение говорить на публике, предпочитая витиеватому, пространному языку парламентской схоластики скупой, куда более понятный язык отчетов и цифр, но нужно же было когда-то с чего-то начать.

«Каков вопрос — таков ответ», — подумал он, на секунду останавливая взгляд на оппоненте; тот выглядел насытившимся полученным вниманием, не скрывал ухмылки и разве что не снимал себя и Бертрана на телефон.

— Господин Литц, ваша… метафора чрезвычайно правдоподобна, — начал Бертран, поражаясь, каким звучным делают его голос развешанные под потолком динамики, — с одним только нюансом: вы забываете о том, откуда взялись те долги, которые мы, по вашему утверждению, безуспешно стараемся возвратить. Напомнить вам об этом? Извольте: двенадцать лет ваша партия была у власти, и если нужно спросить у кого-то, почему страна пребывает в столь плачевном состоянии — начать нужно именно с вас! Исторический максимум безработицы, о котором вы упомянули, приходится на период вашей ответственности за происходящее, и тогда, как я помню, вы небезуспешно ссылались на экономический кризис… то, что привело к падению реального дохода, было начато опять же вами, вашей финансовой реформой, последствия которой мы теперь пытаемся нивелировать! Напомню вам также о том, что в ваши последние годы дефицит составлял два, два с половиной процента — и только мы сумели не просто замедлить этот процесс, но обернуть его вспять! Вы, господин Литц, можете сколько угодно говорить о долгах, но не забывайте при этом, что набрали их вы, а мы вынуждены расплачиваться по оставленным вами счетам!