Горе победителям

Примерно тогда же ей звонят. Задают несколько вопросов, дают адрес, куда нужно прийти. Предлагают работу. Хильди немало удивлена, что ее способности, которые она считала весьма скромными, оценили так высоко. Ей называют сумму, за которую ее хотят купить — она кивает. Предлагают «служебную квартиру» и даже казенный автомобиль — но от этого Хильди отказывается. Прав у нее нет, а квартира есть и своя — пусть маленькая, в старом доме, где давно отсырели стены и постоянно перегорают лампы, но лучше не придумаешь места для того, чтобы умереть.

— Кто он? — спрашивает она у серьезных, одетых в одинаковые костюмы людей, сидящих напротив. Они переглядываются. Наверное, не хотели бы говорить — так меньше ненужного риска, — но знают, что она поймет все равно. Невозможно не почувствовать, с кем тебя связали, сцепили накрепко, кого ты будешь защищать собой, как щитом.

— Бертран Одельхард, — сообщают ей с неохотой. — Новый министр труда.

Хильди, на самом деле, все равно. Она даже не знает, как он выглядит.

— Ладно, — отвечает она так, будто это все же имело значение.

Дальше ей нужно только протянуть руку, чтобы у нее взяли кровь, необходимую для скрепления договора. Суетливый медбрат долго не может найти вену на сгибе ее локтя — должно быть, там не до конца все зажило после бесконечных больничных капельниц, — но наконец ему удается, и Хильди мимолетно морщится, когда острие иглы вонзается ей под кожу.

Что ж, чужая ненависть Бертрану Одельхарду больше не страшна.

А в любовь Хильдегарда Вильдерштейн больше не верит.

========== Глава 3. Хильдегарда ==========

«Вестник Национального университета»

23.01.2017

Открытие выставки «Шаг в будущее». Обращение Бертрана Одельхарда к студентам (видео)

<…> Особенно тепло аудиторией было встречено пятнадцатиминутное выступление недавно вступившего в должность министра труда: поблагодарив организаторов выставки и администрацию университета, в том числе и за возможность обратиться к студентам напрямую, г-н Одельхард произнес речь, посвященную многообразию перспектив, что открываются благодаря новым технологиям перед молодежью Бакардии.

«Будучи студентом, я не мог представить, как далеко мы продвинемся в развитии электронных коммуникаций через два-три десятилетия. Цифровые технологии стали неотъемлемой частью всех сфер нашей жизни, и благодаря им укрепляются экономические связи как внутри нашей страны, так и те, что поддерживаем мы со всем миром. Цифровизация дает Бакардии возможность закрепить за собой значительную роль в европейской экономике — и от лица не только министерства труда, но и всего правительства я выражаю убеждение в том, что вы в полной мере воспользуетесь этой возможностью. Вам, и только вам предстоить определять будущее Бакардии — и сегодня многие из вас решат, каким будет ваш первый шаг в это будущее».

(смотреть видео целиком по ссылке)

Выступление было встречено долгими овациями. Как преподаватели, так и студенты Национального университета по достоинству оценили актуальность и своевременность тезисов, высказанных г-ном Одельхардом.

***

Аплодисменты были жидкими, и те, кто поддерживал их, явно делали это из одних соображений приличий. Бертрана это не особенно уязвило: меньше всего он рассчитывал быть хорошо принятым в этом рассаднике ультралевого идеализма, где не первый год кормилась Идельфина и ей подобные, успешно набивая себе за счет студентов электоральные показатели. Усердно улыбаясь, он обвел зал взглядом, будто выражая благодарность каждому, кто почтил его речь своим присутствием (интересно, сколько зачетов и коллоквиумов будет проставлено по итогу всего мероприятия) — их было не столь уж мало, но той, в чьем присутствии Бертран был по-настоящему заинтересован, он по-прежнему не видел.

Хильдегарды Вильдерштейн не было, и Бертран поймал себя на том, что осознание этого вызывает в нем приступ почти болезненного разочарования. С одной стороны, ей действительно незачем было приходить сюда, ведь она уже нашла себе щедро оплачиваемую работу, но… Бертран затруднялся сформулировать, что именно должно последовать за этим «но» — точно так же, как не мог сказать, почему решил, что девица вообще должна появиться здесь. Им самим, как он признавался себе, двигало любопытство; все еще не веря в россказни Робье, он, тем не менее, не мог отбросить их от себя, как ничего не стоящий мусор. Пусть это было чудачеством с его стороны, но ему нужно было поговорить с девчонкой, которая могла сказать ему больше или убедить, что он может успокоиться, что он поверил в неумелое вранье или глупую шутку, как самый последний идиот.

Идиотом Бертран себя костерил еще долго — пока краем уха слушал ректора, распинавшегося за кафедрой чуть не полчаса, а затем, после объявления об открытии выставки, бродил между стендами, сопровождаемый стаей журналистов, и задавал кому-то какие-то бессмысленные вопросы, ответы на которые тут же забывал. Озлобление на себя самого отрезвляло не хуже пощечины; по крайней мере, покидая выставку, Бертран все более преисполнялся решимости оставить эту глупейшую, ни к чему не ведущую историю, а воспоминания о ней запереть в самом дальнем отсеке памяти и не возвращаться к ним, даже если ему будут угрожать смертью.

— Чтоб тебя, — вдруг сказал он и остановился, хотя охранник уже распахнул перед ним дверь машины. — Оставил перчатки там, в конференц-зале…

— Одну минуту, — сказал охранник, подрываясь с места, но Бертран остановил его:

— Нет, я сам схожу. Подождите меня здесь. Не думаю, что кто-то в этом местечке захочет меня убить.

«Последний раз», — подумал он, надеясь, что его внутренний голос звучит при этом достаточно сурово, чтобы уничтожить на корню любое желание ему перечить. Правда, вышло так, что голос больше отдавал какой-то глубокой тоской, будто рухнула для Бертрана некая одинокая и робкая, но поддерживающая его надежда. Это чувство не было для него новым, но за последние годы он успел порядком отвыкнуть от него; раздумывая, не это ли — первый звонок, пока еще неясный и отдаленный, надвигающейся старости, Бертран толкнул дверь зала и шагнул в безмолвный полумрак, ждущий его за порогом.

Что-то в пустынной, брошенной обстановке — кое-где утратившие стройность ряды стульев, недопитый стакан с водой на кафедре, переплетения брошенных проводов от аппаратуры, которую успели уже убрать и унести, — напомнило ему апокалипсис. Недавно здесь были люди, их мысли, слова, была жизнь — а теперь нет вовсе ничего, и только по редким остовам случившегося можно строить догадки, что же на самом деле происходило там, где осталась одна безлюдная темнота. Открытие выставки? А может, собрание или суд? Может быть, здесь кого-то приговорили к смерти?

— Как вы думаете, — раздался вдруг негромкий девичий голос оттуда, где стояли стулья; вздрогнув от неожиданности, Бертран увидел на одном из первых рядов размытую в сумерках фигуру, — то будущее, которое не случилось с нами, может все-таки случиться где-нибудь еще?

— Я читал о такой теории, — ответил Бертран. — Но не думаю, что она состоятельна.

— Почему?

Нельзя сказать, чтобы вдобавок к речи Бертран готовил этим утром ответы на сугубо метафизические вопросы, но беседа чем-то его увлекла; по крайней мере, она была интереснее, чем все те, в которых ему сегодня уже пришлось принять участие.

— Думаю, что мы, люди — существа, привыкшие к линейному течению времени, — откликнулся он, пожимая плечами. — Наше прошлое едино для всех, почему должно быть множественным будущее? Если допустить, что существуем где-то в ином пространстве другие мы, имеющие другое будущее — значит, и прошлое для тех нас должно быть совершенно иным. А это… уже не мы в полной мере, какими мы привыкли себя осознавать. Кто-то другой под нашим именем, внешностью, но не более того.

Его полувидимая собеседница тяжело вздохнула.

— Наверное, вы и правы. Остается только воображать, какими эти другие мы могли быть. И были бы они, хотя бы в чем-то, счастливее нас самих.