Везучая

– Петруха? Was ist Петруха? – отозвался наш визави на знакомое прозвище.

– Петруха, говорю, потрясающий парень,– сказала Лариса по-русски и засмеялась.

– Парень – я эта знать, – обрадовался Петер. Наверное, ему часто здесь говорили, что он замечательный парень.

Томно закатывая глаза и приподнимая локти, словно играла на рояле, я помыла жирные пальцы в миске с лимоном и вытерла их отутюженной бордовой салфеткой. Неужели всё это происходит в Москве? Умиротворенное урчание желудка прямо указывало на реальность ужина с австрийцем.

Предстоял десерт, а пальцы всё еще пахли курицей, и я решила, что пора посетить туалетную комнату. Пусть ребята хоть поговорят толком.

В туалете оказался мягкий, рассеяный свет, зеркало во всю длину четырех умывальников, впаянных, как опаловые луночки, в серый мрамор, и букет цветов, источающий свежайший запах. И чистота такая, словно после каждого посетителя проводят генеральную уборку.

Войдя в кабинку, я едва не зарыдала. Возле белоснежного унитаза, в стальном приспособлении, висела бархатистая туалетная бумага с выбитыми сиреневыми цветочками. Я вспомнила ржавую трубу в нашем коммунальном туалете и торчащие оттуда клочки газет и журналов. У них было одно преимущество перед туалетной бумагой: в преддверии использования по назначению, разминая их жесткую фактуру, можно было иногда почитать кое-какую, пусть и отрывочную, информацию. Все-таки развлечение.

Помыв руки кусочком почти нетронутого вкусного мыльца, я поизучала себя в большом, без изъяна, зеркале. Показала зубы, как Петер, по-западному. И, в целом, осталась довольна. Не знаю, что подумали и за кого меня приняли гардеробщики, но все-таки я монтировалась с антуражем Международного центра. Это незамедлительно подтвердилось, как только я вышла в коридор. На меня уставился, не к месту будет грубовато сказано, представительного вида мужчина в коричневом костюме и подходящем галстуке. Лицо обычное. Фигура грузная. Он мне улыбнулся и, нисколько не смущаясь, проводил меня взглядом.

Я оглянулась. Смотрит вслед. Улыбается еще конкретнее. Это слишком. Господи, уж не подумал ли он, что я валютная проститутка? Наверное, после туалета в цветочках у меня осталось настолько блаженное выражение лица, что оно показалось ему располагающим.

Вернувшись в наш закуток, я не преминула поделиться своими острыми ощущениями с Ларисой, сделав это, однако, с отрешенным лицом, чтобы Петер не догадался о моих глубоких переживаниях, связанных с туалетом.

– Я поймала себя на желании снять рулончик этой бумаги и спрятать в сумочку. Хотя никогда, ни за что иголки чужой не возьму! – сказала я, едва перебирая губами и глядя в сторону панно. – Помнишь фильм «Признание комиссара полиции прокурору республики»?

– Не видела. Но понимаю, о чем ты. Там, на Западе, таких бытовых штучек столько, что я первое время пугала мужа своей недоразвитостью. Потом стала помалкивать, делать вид, что и у нас все не так пещерно, как может показаться.

– А почему? Его что, раздражало?

– Нет. Просто мне неполноценность свою надоело чувствовать. Вместо радости, что я все это теперь имею.

Тут Петер произнес реплику, которую я перевела бы и без помощи подруги: «Шептунов – на мороз!» Или что-то в этом роде.

– Экскьюз ми, – щегольнула я.

Мне не хотелось понравиться австрийцу. Щеголяла я для настроения. Вернее, по его причине. Приподнятое настроение в любом случае лучше самой изысканной меланхолии. «Затоскуешь – и курица обидит» – сказала как-то басом настоящая Народная артистка Римма Маркова. Уж если такая фундаментальная женщина прошла через тоску и – как следствие – обиду курицей, то мне лучше не экспериментировать.

Мужчина – тот, с пристальным взглядом, в коричневом костюме, подошел к обслуживающему наш столик официанту. Сказал ему что-то, не наклонив даже головы. Потому что официант сам к нему расторопно подставился ухом и, выслушав, мелко-мелко закивал. Мужчина выразительно посмотрел в нашу сторону. Если быть точнее, то меня он просверлил, а Петера и Ларису окинул цепким взглядом.

Через пару минут официант, изгибаясь по ходу движения, торжественно преподнес нашей скромной компании классически запотевшую бутылку шампанского.

– После курицы? – без тени благодарности бросила Лариса.

– Так это от соседнего стола. Могу не открывать, с собой заберете. – Официант, видимо, уже свою мзду получил и был свободен в проявлениях.

– А от кого конкретно подношение? – по-западному безыскусно поинтересовалась Лариса.

Официант открыл было рот, но я его опередила:

– Я в курсе. Сейчас объясню.

Вышколенный по международным канонам, официант уплыл за перегородку, как джин в бутылку.

– Это от дядечки, видимо, с которым я столкнулась в коридоре. Он мне улыбался очень активно, но не подошел.

– Наш наверняка. Иностранцы такого себе не позволяют. Это вторжение в личное пространство. Пусть и не грубое, но вторжение. – Лариса всегда знала, о чем говорила.

Петер деликатно делал вид, что занят пережевыванием воздушного десерта. Человек высокой культуры, он не обиделся на то, что в его присутствии дамам было оказано мужское внимание. На то они и дамы. Довольный собой и всеми, легкий человек без комплексов, Петер не преследовал никаких целей. Просто отдыхал, проводя время в обществе прекрасных девушек, и давал отдыхать другим. На это способны только по-настоящему свободные личности. Даже если временно пребывают в несвободной стране.

Соседний столик находился за перегородкой. Оттуда не исходило ни малейшего эффекта застолья. Тихо ужинал там незнакомец, одаривший нас шампанским. Туда часто шмыгал другой официант. За шаг до перегородки его лицо принимало патологически льстивое выражение.

Непочатую бутылку шампанского после недолгого обсуждения решено было отдать мне. Справедливость, на которую никогда нельзя расчитывать, все-таки возможна в отдельно взятой ситуации.

Лариса выделила мне предусмотрительно заготовленный ею пакетик. Такие пластиковые, красочные пакеты появились в Москве в конце семидесятых, когда я училась в институте. В них привозили из-за границы всякое барахло. От пакетов за версту несло Западом. К тому же они смотрелись и впрямь лучше, чем плетеные авоськи, сквозь дырки которых слишком откровенно выглядывало все, чем человек запасся в данный отрезок времени. Пакеты сами собой оказались возведены в ранг вполне приличного аксессуара. Их можно было приобрести за три рубля, но подпольно, в подземном туалете на Неглинке, наряду с прочим дефицитом – джинсами, бижутерией, кофточками-марлевками.

В туалете этом функционировал самый настоящий рынок, ряды которого проходили вдоль кабинок. Сильно впечатлительные девушки старались сначала оправиться, а уж потом разглядывать товары, зазывно мелькающие в руках торговок-спекулянток – тогда их называли именно так. Сегодня имя им «бизнес-вумен». Иные времена – иные понятия.

А Лариса такие пакеты привозила с собой и один носила в дамской сумочке – на случай непредвиденных покупок. Вот в таком пакете мне и вручили шампанское.

На выходе из ресторана к нам подошел мужчина, который ужинал за перегородкой, – тот, что улыбался мне возле туалета.

Без суеты в движениях, однако, настойчиво он протянул мне руку:

– Добрый вечер! Позвольте представиться – Павел Алексеевич.

Мне пришлось назвать свое настоящее имя, хотя при подобных, практически уличных знакомствах, я чаще всего называла вымышленное – из соображений предосторожности. Но в этот раз не стала мутить воду, потому что Павел Алексеевич годился мне в отцы, да и выглядел солидно, на прощелыгу не похож. И улыбка располагающая.

Он протянул мне бумажку с телефоном:

– Я вижу, что Вы настороженно отнеслись к моим знакам внимания. И все-таки вот мой телефон – на всякий случай. Будут проблемы, позвониКонечно, он совсем не знал меня. Иначе бы придумал что-нибудь поинтереснее. Проблемы мои – почему я должна звонить незнакомому дядьке? На солидных мужчин я не бросалась никогда. В них было что-то заведомо скучное. Никакого творчества. Так, по крайней мере, мне казалось. Если верить подруге Наде, я была в прошлой жизни сестрой милосердия, а посему и в этой продолжала исповедовать свои принципы: отдавать, сочувствовать, мчаться на помощь. А солидному мужчине моя помощь не нужна.