Везучая

Лилия Макеева

Везучая

Глава 1. Белая ворона

Когда я увидела ручку на двери его квартиры, я поняла: это – всё. Ничего не будет. Никогда.

Ручка, красивая, фирменная, аккуратно выглядывала из черной, добротной обивки. Я осторожно потрогала ее – она сидела прочно, на века. На время такие ручки не ставят. Вот и звонок – изысканный, с любовью и намертво посажен. Наверное, из Америки привез. Потрогать звонок я не решилась, боясь, что он испустит вопль вместо меня и некстати.

По ту сторону двери возникали шорохи и сразу стихали под плотной обивкой. Там готовились к Новому Году. Там бегала по коридору маленькая дочка хозяина квартиры. Я никогда не видела его обители, но предполагала, что коридор достаточно широк, так что девочка наверняка ездила по нему на велосипедике.

Вдруг за надежной дверью раздался грохот. Я отскочила к лифту. Вместе со мной отскочили мои иллюзии и попятились в угол, к мусоропроводу.

Ступор длился недолго: нельзя было тратить силы на эмоции. Ведь я намеревалась еще спуститься вниз, чтобы поставить перед этой дверью настоящую, свежую, перебинтованную бечевкой елку, которая, уткнувшись сейчас в угол подъезда, дожидалась своего новогоднего часа, никем не охраняемая. Дверь – на века, а елка моя – на несколько дней, пока не начнет осыпаться. Ну, ладно, куда ее? – у меня в комнате на девяти метрах не поместится. Кроме того, это святое, подарок его детям, я так решила. Можно, конечно, себе оставить. Но я считала, что Новый Год, проведенный в одиночестве, не украсит даже эта зелененькая елочка.

Было 31 декабря – праздничное, сверкающее, суматошное число. Накануне он позвонил:

– Послушай, ты не могла бы где-нибудь достать елку?

– Я?!

– Попробуй! У тебя получится.

В его красивом, навсегда родном голосе не было ничего от просьбы – он знал, что я для него костьми лягу. Но для этого нужно было 31-го рано утром встать и помчаться в неизвестном направлении, потому как елочные базары уже прекратили свое существование.

– Ну, так как, попробуешь? Я днем позвоню, заберу елочку. Заодно шампанского выпьем? Соскучился по тебе, солнышко!

– Ладно, поищу свою пилу. А большую елку надо?

– Ты прелесть! С тебя ростом, плюс-минус…

С меня ростом – это сто шестьдесят пять сантиметров, глаза зеленые, волосы темно-русые.

Когда весной его старшей дочке понадобились кроссовки – предмет тотального дефицита, он озабоченно сказал об этом мне, не зная, что под креслом, на котором он сидит, лежат в коробке новенькие, синие с белым, импортные кроссовки – подарок мне от родителей в день Восьмого марта.

Я заварила тебе чай

И остудила в нем тревоги.

Пока ты был ко мне в дороге,

Мешала ложечкой печаль,

Шептала, добавляя мед,

Как будто заварила зелье:

Побудь со мной до воскресенья!

А если в сторону ведёт –

Тебя, царящего во мне,

Ты не спеши свой трон оставить:

Кто будет так монарха славить

И чествовать на стороне?

Кто будет чашу подносить

С божественным напитком терпким

И кто захочет жизнь коверкать,

Любя тебя – Всея Руси.

– Меня никто так не любил, – сказал он растроганно, поставив чашку на стол. Я верила и не верила – свидетелей истории не существовало: мы были одни в целом мире. Я дочитала стихи до конца, глядя под кресло. Там лежали кроссовки, которые было решено отдать его дочке.

– Какой размер? – спросила я, заранее зная – грядет счастливое совпадение.

– Тридцать семь. Если с носком, то тридцать семь с половиной. Я ей в июле из Америки привезу, но она сейчас просит. А почему ты спрашиваешь?

Если я могла отдать ему свою жизнь, то уж кроссовки его дочке – тем более. В тот вечер я промолчала, а спустя несколько дней, в день его рождения, на служебном входе в театр, где он играл, ему передали сверток. От меня, но анонимно. Еще в детстве мама приучила меня к мысли, что дарить подарки приятнее, чем получать. Я много раз в этом убеждалась, но лишний раз не помешал бы, потому что это действительно приятно. Особенно, когда угадываешь желание именинника. А уж если знаешь про желание наверняка!

С утра я ждала звонка, желая удостовериться в бесспорной маминой правоте и в своем невеликом двадцати трехлетнем опыте. Переживала, что кроссовки не подойдут – тогда не получится ни ему подарка, ни радости дочке.

Звонок всколыхнул застоявшийся воздух ожидания к вечеру, когда предвкушения радости выбились из сил.

– Дочка так рада! Да, подошли! Море восторга. Ты удивительная, добрая, стихи у тебя замечательные! Спасибо тебе! Нет, не заеду. Ну, хорошо, на десять минут попробую.

Чай заваривался, как колдовское зелье. Мята добавлялась в меру. Меда – чуть-чуть, чтобы не сбить густой запах и вкус трав. А потом – часы ожидания над остывающим «зельем». Я вдохновляла себя побегами на кухню, каждые полчаса разогревая чайник – не холодным же поить. Каждый проходящий по лестничной клетке удостаивался моего сиюсекундного внимания. Но замирания у двери разочаровывали, равно как и выглядывания в окно.

Ещё рано. Вот кончается третий акт. Он должен выйти на поклон – у него главная роль. Еще только разгримировывается, переодевается. И сейчас рано – ведь может он заехать куда-то по делу? У народного артиста их наверняка – уйма.

Оделась, как невеста – в белое. Продумала детали и принялась за уборку. Волнение нарушило последовательность подготовки, и я в белом одеянии металась по квартире с веником, давая тем самым пищу изголодавшимся по сплетням соседям. Сочувствующая мне соседка Рая даже предлагала свои услуги в виде сомнительных котлет. Когда я мягко отказалась, она захохотала крупно, на диафрагме, как персонаж комедии Дель Арте, и поведала мне, что такое некормленый мужик. А я подумала с тоской: его наверняка накормили дома, сытно и вкусно. А у меня чай – на десерт. Он пил мой чай с удовольствием. После хорошего обеда, через паузу, питье чая соответствовало культуре правильного питания. Подбирать музыкальное оформление не потребовалось – у нас была любимая пластинка. Он не так часто приезжал, чтобы эта музыка успела ему наскучить. Я заставляла Барбру Стрейзанд запевать упоительную «Women in love» ровно столько раз, сколько насчитывалось входящих в подъезд. В полночь певица с полным правом вышла на сольный концерт с дистанцией, равной целой пластинке.

Проснулась я от недоумения, пополам с негодованием. Потому что еще во сне поняла – он не приедет. Белое, не пригодившееся платье, помялось, по щеке размазалась тушь, клипсы отдавили мочки ни в чем не повинных ушей. Вдобавок ко всему заливалась в двести двадцать вольт люстра, и шипела игла на давно смолкнувшей пластинке. Было три часа ночи. И ничего не было.

Никогда не приближайтесь к семейному уюту женатых возлюбленных до такой степени, чтобы вам удалось разглядеть ручку двери. Особенно, если вы склонны к психоанализу.

Да, но обещанная елка! Я твердо сказала себе, что елку достану, даже если придется совершить нечто вроде браконьерства в лесу.

Встать рано утром тридцать первого декабря ничего не стоило, поскольку всю ночь мне снились елки в количестве более чем достаточном для поставленной задачи – и на каждой макушке сияла цифра «6». Как раз то время, когда я предполагала встать.

… Невзначай прошло много лет. Четверть века. Слова-то какие монументальные – век, да пусть даже его четвертая часть – это так солидно. Когда речь идет о чужой судьбе! А своя – она вот она: всё близко, всё, как вчера. Вот ты еще девочка в накрахмаленном мамой, школьном белом фартуке с широкими воланами на плечах, а тряхни головой – и седой волос упал, зачем только тряхнула, годы всё равно не стряхнешь.

Стало быть, минула эпохальная четверть века. А другая ли я? Попроси он достать елку сейчас его внукам, нашла ли бы я аргумент для отказа? Отказать ему, чтобы вместо восторга увидеть в его красивых, выразительных глазах разочарование? Ведь разочарование-то не в том, что не будет елки, а в моей состоятельности, в градусе искренности, в степени ее достоверности. Вот он, живший во мне, молоденькой, съедобной, жирный червь жертвенности: что он обо мне подумает, как к этому отнесется? Я-то жду от него похвал и умиления. А без елки где всему этому взяться? За что хвалить? Сама-то по себе кто я такая? Восторженная дурочка. А вот с елкой для его детей – почти богиня.