Везучая

В течение всего полета соплеменники, постанывая и посапывая, вяло сражались в шахматы.

Я смотрела в иллюминатор. Меня успокаивало небо и вязкое безе белоснежных, чистых облаков.

Глава 3. Шпагин наголо

Сам по себе диплом лучшей в стране театральной школы не функционировал. Нужно было где-то набирать навыки и мастерство. Считалось, что лишь каждодневный труд в театре способствовал развитию актера. Желательно, у хорошего режиссера. Прийти туда просто так разумному индивидууму в голову не приходило. Только показ. Выбираешь два-три отрывка из разных, желательно талантливых пьес, находишь партнера, согласного подыграть, репетируешь до готовности. Затем, если удастся, находишь через знакомых так называемые «выходы» на заведующего труппой или, если крупно повезет, на главного режиссера, и убеждаешь, что тебя стоит посмотреть. Если это срослось, остается согласовать день и час показа. И там уже не ударить в грязь лицом. Что касается отрывков, я их давно выбрала и выучила наизусть свои реплики. Не хватало лишь партнера.

На съемках «Красных колоколов» Сергея Бондарчука я оказалась в качестве участницы групповки – такова следующая ступень актерского роста после массовки. Ты уже не просто в толпе, а чем-то выделяешься и, тем самым, имеешь право стоять рядом с главными героями и с желанной камерой. Если повезет, и твой облик окажется ближе к эпохе настолько, что режиссер разглядит тебя в массе лиц, то в групповке может перепасть и конкретное задание. А это уже эпизод. Например, изображая у Бондарчука посетительницу модного кафе, в котором поет Александр Вертинский, можно экзальтированно крикнуть «Браво!» в конце исполняемой певцом песни. Крикнуть не просто, а талантливо, достоверно, чтобы Сергей Федорович подумал: «Какая потрясающая актриса!» и, наклонив красивую седую голову к ассистентке по актерам, незаметно спросил: «Как фамилия той, что так здорово крикнула «браво»?»

Мечтая о своем шансе, несколько актеров в образах посетителей кафе даже курить не выходили во время коротких перерывов, когда переставляли свет для нового кадра. А вдруг режиссер в это время придумает сцену, для которой потребуется именно такой типаж? Ох, уж эти мне типажи. Актеры зависят и от них. Тот типаж, не тот типаж – уж какой родился. Попадешь в типаж – крикнешь «браво!», не попадешь – до следующей встречи! Будь ты хоть семи пядей во лбу, если твой лоб не типичен для изображаемого в фильме отрезка времени, можешь ждать своего звездного часа дальше.

Мой типаж был грандиозно старомоден, судя по всему. На костюмные фильмы меня брали чаще всего. Длинные, густые волосы послушно превращались под щипцами гримеров в букли. Высокий лоб, претендовавший на семь пядей, выглядел на экране достаточно алебастрово. Талия легко забиралась в корсет. Веером словно с пеленок вертела тонкая, как будто аристократическая кисть. Мне нравилось семенить, изящно приподнимая подол платья. Костюмеры благодарили порой за это, ведь портнихи «Мосфильма» – мастерицы и рукодельницы, незаметные художники, как правило, влюбленные в свое дело, корпели над шлейфами и кружевами часами, а то и сутками.

Среди тех, кто не выходил курить, дежуря на страже судьбы, выделялся большеглазый, кудрявый, веселый блондин. Он перезнакомился со всеми, не забыв и про меня. Тем более, посадили нас за один столик, ближний к эстраде с «Вертинским».

– Ты давно закончила институт?

– Год назад.

– В театре работаешь?

– Нет, только снимаюсь. А ты?

– А я уже семь лет в профессии. Три театра сменил.

– Ого! А что так?

– Да… Один раз пришел на спектакль пьяный и повалил декорацию. И не на себя, что характерно, а на партнеров.

– Ничего себе! Ранило их?

– Нет, но ушибы, царапины – веселенького мало. Меня сразу уволили. Второй раз – по семейным обстоятельствам, переехал в Подмосковье. Жена в декрет ушла, а моей зарплаты не хватало, мы же в Москве жилье снимали.

– Так ты уже отец?

– А что тут удивительного? – усмехнулся блондин. – Я уже два раза отец. Делов-то! Не я ведь рожаю!

– Ну, да. А третий театр какой?

– А это даже не театр. Коллектив такой. Чтецкие программы делаю и «катаю» по обширным просторам родины. Но мне в театре хочется играть.

– Всем в театре хочется играть, – вздохнула я.

Как только включалась камера и звучала команда Бондарчука «Мотор!», Юра Шпагин – так звали «веселого» – хлопотал лицом по-черному. Хлопотать лицом и сучить ногами – любимые выражения нашего педагога, сильной, гордой и красивой Софьи Станиславовны Пилявской, народной артистки Советского Союза. Это означало активно изображать мимикой какое-либо душевное волнение, гримасничать, вращать глазными яблоками так, что они едва не выпадали прямо под ноги, которые сучили, то есть, постоянно перемещались и дергались, указывая опять-таки на мощные чувства, испытываемые персонажем. Вкупе это выглядело неестественно, и на актерском сленге означало элементарный «зажим». Зажатый актер похож на марионетку, и Станиславский, окажись он рядом, ни за что ему не поверил бы.

Короче, хлопотать лицом и сучить ногами – это расписаться в том, что ты слабый артист. Плохо работал над образом, стало быть. А вот если работал на совесть и буквально сжился со своим героем, то тебе передались его пластика и жесты, ты раскован и убедителен, поскольку знаешь, почему именно так ведет себя изображаемый тобой человек.

Юра дергался, наверное, потому, что Бондарчук нам никаких указаний не давал. А что такое артист без режиссера? Ананас в собственном соку.

– Артисты массовки, внимание! Сейчас все аплодируем Вертинскому! Сразу, как кончится песня! Дайте фонограмму! – раздалось в мегафон пожелание второго режиссера.

Зазвучала песня «Сегодня полная луна, как бледная царевна». Актер, изображавший певца, начал правильно разевать рот и жестикулировать. Все послушно и заинтересованно внимали. Фонограмма закончилась. Мы, как зайцы в барабан, заколотили руками в перчатках. Стоп! Снято.

Бондарчук остался доволен. После нескольких дублей ладони болели, а от Вертинского подташнивало. Юра Шпагин, похоже, устал, потому что перестал дергаться. И вдруг, в перерывах между дублями, выяснилось, что он ищет партнершу для показов в театры.

– Мы с тобой могли бы сделать показ. Ты показываешься – я тебе подыгрываю, и наоборот. Давай cрепетируем Сарояна «Эй, кто-нибудь!». Я эту пьесу в областном театре два сезона играл и свой текст знаю. Там классный отрывок, можно здорово сделать. Для актрисы очень выигрышный материал! Ты там весь диапазон проявишь! – обратился Юра ко мне взволнованно, если не сказать – пылко.

– Да, диапазон просится наружу, чего греха таить. Я уже своих однокашников в партнеры брала, но как-то не заладилось.

– Вот посмотришь – мы заладим, – оптимистично заявил Шпагин.

Его предложение стоило того, чтобы несколько часов бить в ладоши, так и не отведав вкусное на вид пирожное.

Текст я выучила быстро. Мы встречались для репетиций почти каждый день. Довольные друг другом, мы с Юрой быстро подружились. За обнаженность природы я прозвала его «Шпагин наголо», использовав воинственное восклицание мушкетеров «шпаги наголо!»

С Юрой было легко. Искренний, спонтанный, открытый, без двойного дна человек. Несколько наивный и от этого провинциальный. А если учесть, что я и сама была такая, тандем у нас сложился. Репетируя, мы орали, срывали голоса, шептали и плакали в конце отрывка настоящими слезами, удивляясь, как хорошо мы друг другу подходим. Настрой был только на победу.

Особенно, когда Юра велел мне смешать в литровой банке грецкие орехи, мед и протертый лимон вместе с корочкой, дать настояться в темноте и съедать столовую ложку этой смеси ежедневно.

– Ты не представляешь, как это заряжает! Такой витамин прет! – кричал мне в лицо Юра с вытаращенными глазами. Ничего не оставалось, как поверить.

Видимо, благодаря витаминам, мы по-пластунски пробрались на показ в театр имени Гоголя. Не скажу, что нам рьяно хотелось работать именно в этом театре – изо всех московских театров он слыл самым нереспектабельным. Но ведь начинать с чего-то было надо.