Везучая

– Ты для меня необыкновенно сексуальна, – исповедально повторил мой герой. – Володя, конечно, стесняется, но ты ему поможешь, правда? Только не говори, что у тебя такого еще не было.

– Не было! – почти крикнула я.

– Тише, тише, что ты так нервничаешь? Я тебе верю. Но хочется попробовать… чтобы все вместе. Давай?

Интонации его голоса, заискивающие и в то же время настойчивые, плохо сочетались с лицом киногероя, и это мешало восприятию еще больше. Теоретически я понимала, чего от меня хотят, но туго соображала, как это «искрометное ревю» воплотить в жизнь. Подобного опыта у меня не было. Лишь однажды соприкоснулась я с этой животрепещущей темой всех времен и народов, и то – по касательной.

Мне позвонил как-то парень, состоявший в близких отношениях с моей однокурсницей. Неглуп, небездарен, учился на режиссерском факультете ВГИКа. Мною воспринимался, как чужое достояние. А потому – без претензий. Да и типаж его был не более чем дружбанский. Пару раз, когда он навещал свою девушку в институте, мы вели философские беседы, беспредметные и необязательные. И никаких лишних намеков – однокурсница была невыносимо красива, и он весь, бледный и худой, принадлежал ей, как палуба теплоходу. И вдруг однажды, когда институт мы закончили и пустились в большое плавание по жизни, в коем некоторым «теплоходам» уже сорвало пару-тройку палуб, Ваня позвонил мне и предложил, по старой традиции, пофилософствовать. Поскольку дело было днем, а кухонные посиделки считались в Москве богемным ритуалом, мысль попить вместе чаю не вызвала с моей колокольни ни малейшего диссонанса. Я продиктовала адрес, спустилась в булочную за популярным овсяным печеньем и заварила в керамическом чайнике крупнолистовой индийский чай – вымученных, одноразовых пакетиков тогда в природе, к счастью, не существовало.

Ваня приехал вовремя. Открываю дверь – на пороге двое: Ваня и…

– Привет! А это мой друг, тоже Ваня. Ты не против, если он с нами чайку попьет? – Ваня Первый интеллигентно улыбнулся, а Второй дополнил его улыбку своей – непримечательной, но милой. Я попятилась, и тезки, расценив мое замешательство, как приглашение, вытерли дружно ноги и скромно вошли.

Ваня Второй «всю дорогу» молчал, ерзая на табуретке и упирая руки в колени, чтобы было легче держаться прямо. Первый манерничал, подпуская обаяние, как пиротехник дым, выказывал эрудицию, суетился, подливая мне чаю, словно не он у меня, а я находилась у него в гостях. Определенную неловкость чувствовали, похоже, все. Чай выпит. Пора уже и разойтись по своим орбитам. И вдруг первый Ваня сумбурно и, я бы сказала, выспренне предложил мне… любовный экзерсис втроем. Я затихла в шоке. Никогда не думала, что от философии до разврата – один шаг.

Второй по-прежнему тупо улыбался. Значит, всё у них было оговорено заранее, на совете где-нибудь в Филях, где Первый обитал.

Я имела полное право обидеть «философов» ханжеским высокомерием, но, не вставая в позу, лишь резко встала со стула – и оказалась выше всего. Дружелюбно помолчав, тут же, на кухне, с куском овсяного печенья в пересохшем рту, я отказалась от пикантного этюда на заданную тему. Не аргументировала, не указала наглецам на дверь. Просто отклонила предложение. Мои доводы были просты, как полено: Первый, хоть уже и бывший, но любовник однокурсницы, а Второго я впервые вижу. И к обоим не испытываю ни малейшего интереса. Только недоумение. Возмущение как-то не прорезалось. Уж больно нелепый среди бела дня вариант. На розыгрыш больше смахивал. И тогда, инфантильно приняв мою тактичность за лояльность, друзья принялись меня уговаривать. Воодушевленными и страстными голосами. Из косноязычной массы их аргументов членораздельно прозвучал лишь один:

– Неужели тебе не хочется, чтобы тебя поцеловали в оба соска сразу?!

С их точки зрения, отказ от такого неординарного ощущения был архиглупостью. Наверное, именно там у них обоих находились эрогенные зоны. Хотя общепринятое представление не допускает подобного ареала чувственности у мужчин.

– Не хочется, – твердо ответила я.

Ну, не хотелось, ей-богу! И только двадцать лет спустя, вспомнив грустным, одиноким вечером ту зарисовку юности, я сама себе честно призналась, что сейчас эдакое предложение было бы, по меньшей мере, принято мной к обсуждению. Как, с кем, при каких обстоятельствах – другой вопрос. Если не ханжить, то один раз в жизни был бы женщине за всякие муки ея простителен. Главное, чтобы соски оставались еще на месте, когда вы на это решитесь.

Так вот какая тайна делала лицо аккомпаниатора Володи напряженным! Оба артиста тоже были друзьями, и случай им подвернулся в отрыве от дома и бдительных жен вполне аппетитный. Это равносильно тому, что рыскать по лесу оголодавшим и вдруг наткнуться на мангал с готовым шашлыком. А рядом, на пенечке – кетчуп и сочный лук колечками! Командировка для женатого мужчины – не место для испытания силы воли. А тест на беспринципность. Вызов собственной плоти. Поединок с самим собой. И героев тут мало.

Я резко вышла из спальни, не понимая, чем себя защитить. Любимый вышел за мной. Володя все еще держал стакан на уровне груди и делал вид, что он не в курсе происходящего.

Две зрелые, творческие личности стояли передо мной в домашних тапочках, не стараясь быть импозантными. Конечно – кто я такая? У них таких девочек по городам и весям, поди, несметное количество «заряжено». И большинство милашек рвались без колебаний отдать дань своему восторженному возрасту. Выразить приверженность искусству. Или пострадать за свое литературное воспитание.

– Ты же умная девочка

Я молча смотрела в пол. Их растоптанные тапочки мозолили глаза. Обладатели этого банального тотема семейной жизни устали от концертной обуви. Но даже если бы они сейчас надели ее ради моего соблазнения, это бы мало что изменило. Аккомпаниатор был по-прежнему неприятен, а любимый пугал чуждой назойливостью.

И вдруг в дверь номера постучали. Извиняясь за позднее вторжение, не входя, администратор прошептала страдальческим голосом:

– Там какой-то мужчина, Ваш постоянный поклонник, рвется пожать Вам руку. Я его уже и милицией стращала, а он чуть не плачет: мол, улетаю рано утром, как это так – жить в одной гостинице с таким артистом и не выразить свое уважение! Я, правда, сказала, что Вы уже спать легли и просили не беспокоить, но он говорит, что вычислил Ваши окна, а там свет еще горит. Настырный оказался! Ну, ради Бога, простите, просто измучил меня… Уверяет, что сам играет, только в Народном театре, где-то в Молдавии.

Мужчины переглянулись и издали чуть ли не разом характерный звук недовольства, похожий на покашливание.

– Надо было сказать, что у меня женщина в номере, он бы постеснялся, – раздраженно пробурчал атакованный артист.

Администратор развела руками. В это время с лестницы прозвучало басистое, ликующее:

– Дак я же сказал, что он не уснул еще! Иду на голос! Ну, на минуту буквально! – подходя к номеру, ударил себя в грудь очень крупный, симпатичный дядька с пузатой бутылью в плетеном каркасе. Он был похож на великана Пантагрюэля, вышедшего из-под пера Рабле, но в русской интерпретации.

Мне удалось под шумок выскользнуть из номера и убежать в свой. Закрывшись на ключ, я разревелась от перенапряжения и обиды.

Через некоторое время он постучал в дверь и подергал ручку. Мне страшно хотелось открыть и кинуться к нему, и пожаловаться ему на него самого, поскольку больше некому, и показать заплаканное лицо – пусть испугается, что сделал мне больно! Но я боялась увидеть за его спиной аккомпаниатора со стаканом молдавского вина и не открыла. Затаилась под дверью, как партизанка, и уговорила себя, что крепко сплю.

– Глупенькая, – позвал его голос негромко и нараспев, – мы бы сделали тебе хорошо. Винца бы попробовала. Ну, ладно, как хочешь. Спокойной ночи.

На следующий день мы улетали в Москву. Судя по лицам моих незадачливых обидчиков, они спали мало, пили много и, может быть, кому-то сделали хорошо. Пузатая пантагрюэлевская бутыль осталась у администратора в качестве раритета.