Везучая

Показ был общий. То есть, не только мы со «Шпагиным наголо», а еще несколько трепещущих артистов. Но, несмотря на вовремя съеденную смесь, мы там как-то затерялись. Хотя после, когда расходившиеся артисты делились впечатлениями от показа, кто-то сказал, что я комиссии понравилась, но подобная артистка в этом театре уже есть. Типаж! Твой меч – моя голова с плеч…

– Первый блин всегда комом, не переживай! – подбадривал меня Юра. – Главное, что мы не поодиночке. Один в поле не воин – хорошая пословица. Мы еще всем покажем.

– Да не хочу я воевать. Мне бы, знаешь, мирным путем.

– «Мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути» – пропел Шпагин на всю улицу, по которой мы шли к метро.

– Юр, а ты хотел бы, чтобы твои дети стали артистами?

– Ни за что! Я же им не враг.

– Почему сразу враг? А если талант? Если они гении?

– Вот только если гении. А так мыкаться, как я – не пожелаю никому, тем более – своим деткам. Доказывать постоянно, что ты не осел и не бездарь. Муторно.

– Я тоже. Не хочу доказывать.

– Может, нам другие профессии надо было выбрать?

– Не знаю. Мне с юности казалось, что это дело – для меня. Я не учитывала, насколько сложно окажется потом, уже с дипломом. Что прописка на пути встанет.

– Вот и я до сих пор думаю, что профессия моя – для меня. А вообще, кто знает, на что я еще способен? Иногда не сплю ночами, до утра сам с собой беседы веду. Может, я просто поддался всеобщему соблазну? Какие-то комплексы юношеские меня в актерство погнали. А теперь поздно менять, переучиваться поздно. Я раньше не понимал, что же всех так привлекает, чего все прутся в театральный? А тут на книжку по психологии наткнулся. Там теория одна прописана: человек, который идет в актерскую профессию, бессознательно настроен на уход от реальности. Сцена – это ведь как другой мир, параллельный. На ней о своих печалях забываешь. Уходишь в роль с головой, и она перестает перемалывать твои думки и проблемки.

– Да, наверное. Когда эта роль есть в наличии. В этом вся сермяга.

– Хорошее выражение. Надо включить его в свой рацион.

Мы вошли в станцию метро. Не место для продолжения дискуссии на тему выбора жизненного пути и безработицы – слишком шумно. К тому же у меня разболелась голова. – В рацион? Ты хотел сказать – лексикон?

– А чем тебе рацион не нравится? – засмеялся Шпагин.

– Ну, да, правильно: лексикон – это набор слов, а тут целая фраза. Значит, ее употребление – уже рацион.

– Ух, ты! Какую теорию гладкую вывела! Может, ты и впрямь не актриса? Может, в тебе умерла какая-нибудь Мария Склодовская-Кюри?

– «Умерла так умерла»! Анекдот знаешь, про тещу? Ты его просто обязан знать: у тебя же есть теща.

– Ну-ка, ну-ка, расскажи, это же наболевшая тема всех зятьев!

– Да я анекдоты не запоминаю. Только конец помню. Там зятю врачи говорят: «Ваша теща умерла. Но мы можем попробовать ее реанимировать». А зять вскрикивает: «Нет уж, нет уж, на фиг, на фиг, померла так померла!»

– Ой, классный анекдот, мать! Надо записать, а то я их тоже не запоминаю.

– Этот не забудешь, зять.

– Пожалуй, ты права. Ладно, побежал, дети ждут. Тебе на какую ветку?

«Ветками» назывались в обиходе линии метро. Представив себе живую, зеленую веточку сирени, я почувствовала себя птичкой. И, уходя от реальности в своем направлении, помахала Шпагину крылом.

Глава 4. Интерконтиненталь

Бурая листва обозначилась в проталинах. Через сквер возле дома стали ходить от метро прохожие, сокращая путь. Вспомнили про насиженные места птицы. Пора мыть окна! – апрель. Сосед Сашка даже завязал. Рая перестала визгливо на него покрикивать.

– Ходит, прям, как жаних, – провожала она идущего по коридору Сашку собственническим, плотоядным взглядом. Ей давно было пора замуж.

В Москву прилетела моя подруга Лариса, живущая в Австрии. Мы договорились встретиться в холле гостиницы «Белград». В номер к ней не поднимались: тогда отслеживались связи с заграницей. Подруга вполне легально вышла замуж за иностранца средней руки и имела диплом переводчицы, но от греха подальше мы решили отпраздновать встречу в другом месте. Ларисе непременно хотелось экзотики, и мы пошли для начала в «Пельменную».

Кафе в те времена выглядели забегаловками. Столики стоячие – некогда расслабляться, страна строит коммунизм, так что нечего рассиживаться! Мы съели по порции серых пельменей с белой сметаной из грубых, фаянсовых тарелок с надписью «Общепит» и пошли гулять по Москве. Отрыжка кислецой органично вошла в экзотическую программу посещения подругой родины.

– Иногда дико хочется картошечки с селедкой «Иваси», – жаловалась она.

«Иваси»! Конечно! Это была бочковая супер-селедка по сравнению с той, разделанной под Европу «Матиас», что все знают сейчас. Жалкое подобие.

– Я тебе пожарю сегодня вечером, хочешь?

– Нет, вечером меня пригласили в «Интерконтиненталь».

Это было название ресторана в недавно открывшемся Центре Международной Торговли на Краснопресненской набережной. Хаммеровский Центр – так его еще называли, видимо, желая выразить пиетет могущественному Хаммеру, – мне еще не доводилось видеть. Манящее к себе издалека, стального цвета сооружение с памятником жилистому Гермесу снаружи и с кукарекающим петухом-часами внутри – вот где экзотика!

Попасть туда было невозможно. Особые пропуска, милицейский кордон, шлагбаумы с будками. А там, внутри – «церберы», хоть и соотечественники. Поговаривали, что в этот оазис Запада даже вездесущим валютным проституткам не всегда удавалось проскользнуть. А пропуска выдавали лишь по предъявлению иностранного паспорта.

– У меня там, на австрийской фирме дружок появился. В Дюссельдорфе на выставке познакомились. Уже два года в Москве, влюбился тут в русскую – така-ая ду-ура! Но ведет себя умно, и он, кажется, попался. Наверное, женится. Хотя и мне тоже улыбается своим жемчужным ртом иногда как-то не по-дружески. Знаешь, у него такие зубы красивые! Как на картинке. Хочешь, пойдем вместе? Я поговорю с ним. Если он нас сможет сегодня провести – увидишь. Не влюбись только! – предусмотрительно остерегла меня Лариса.

Она знала, о чем говорила. Иностранцы появлялись тогда в Москве не часто, и заведомо облагораживались – в силу своей недоступности, а не каких бы то ни было достоинств. Но меня Гансы и Вальтеры, равно как и Майклы, совершенно не привлекали.

Лариса, видя мои мытарства и вечное безденежье, настойчиво предлагала «прислать» для меня в Москву потенциального жениха. Кое-какие искатели приключений видели у нее мою фотографию и рвались в бой за обретение русской девушки в качестве жены. В принципе, затея реальная – с технической точки зрения. О чувствах речь не шла. Но я отклоняла любые варианты с постоянством уверенного в своих пристрастиях человека. Представить себе, что покину Москву, а заодно любимого человека и мечту стать настоящей актрисой, мне, при всем богатом воображении, не удавалось. Я искренне верила, что мое место здесь.

«Двушку», то есть – монетку достоинством в две копейки, я носила в кармане всегда. Телефоны-автоматы обслуживались именно «двушками». Всего за две копейки можно было говорить часами. А еще утверждали, что мы только строим коммунизм! За этот минимальный взнос государству мы и позвонили представителю загнивающего капитализма, австрияку Петеру, втиснувшись вдвоем в тесную телефонную будку, спроектированную явно на одного.

– Петруха! Так мы встречаемся вечером? Яволь! А если я приду с подругой? Не бойся, она ест мало – актриса, за фигурой следит. Шучу-шучу! Хорошо, что ты не против. Мы, правда, уже пельменей налопались. Не огорчайся – растрясем, пока доедем. Bis zum Treffen! До скорого! Лариса повесила трубку, и мы с ней, подобно Чичикову и Манилову, только в режиме «реверс», выпростались задом из будки.

– Заметано! – засмеялась Лариса, обнажив передние зубы с пикантной диастемой. – Ты английский немного знаешь? Вспоминай. Вечером будешь изображать иностранную подданную.