Последние дни Амвелеха

Айзек тряхнул головой, и улыбка сошла с лица. Он взял руку Ревекки, погладил по тыльной стороной ладони и сжал.

— Я должен думать о тебе. Уйдем. Уйдем, — повторяя это слово, как заклинание он пошел прочь, но бурление в черных стенках коридора, его сбило. Он остановился, отпустил кисть Ревекки и обернулся к Тэкносу.

— Айзек?

Он стоял на месте и смотрел на яйцо, внутри которого билась чуждая ему жизнь.

— Ты знаешь, что в этих черных сосудах? — по лицу Айзека пробежала судорога, пальцы сжали рукоять махайраса.

В считанные секунды он преодолел расстояние между ним и яйцом и вонзил клинок в толстую полупрозрачную стенку. Ревекка вскрикнула, но ее крик потонул в неожиданном визге сирены. Большие системные дулосы под потолком остановились и включили сигнал тревоги, они мигали яростными огнями и вопили, будто от боли. Айзек дернул руку в сторону, проламывая твердую кожу яйца. Из него хлынул аргон-хюле, смешанный с какой-то жирной белесой жидкостью.

— Айзек! Нет! Что ты делаешь?!

Юноша будто не слышал крик Ревекки, не чувствовал ее рук, пытавшихся оторвать его от кощунственного действия. Не глядя, он оттолкнул ее и снова вонзил махайрас в яйцо. Когда дыра стала достаточно большой, он стал отламывать куски руками. Околоплодная жидкость и аргон-хюлэ покрывали его с ног до головы. Никто не пытался его остановить, Система вопила от боли, но не сопротивлялась, позволяя завершить жертвоприношение до конца. Поток жидкости иссяк. Соскальзывая на слизи, Айзек подтянулся на гибких трубах и забрался внутрь. Поняв голову, в сверкающих телесно-розовых лучах, проходящих через кожу гибких стенок, он увидел чёрную свернутую в круг многоножку, висящую на жгутах питательных сосудов. Он поднес махайрас к одному из них. Она открыла глаза.

— Это тебе за отца, — мстительно произнес Айзек, и рванул жгут лезвием махайраса. Многоножка дернулась и сжалась. Черные глазки увлажнились, но Айзек поднес нож к другой трубке. — За Исмэла. За мою мать. — Он оборвал еще один сосуд. — За меня и за всех, кого ты обманул. За Амвелех, за илотов, за мировую войну, за людей, в ловушку которых ты попался.

Айзек остановился. Руки болели от напряжения, кровь прилила к лицу, он дышал громко и часто. Ноги подгибались, голова раскалывалась от звона. Вывалившись из кокона в лужу внутренних соков, Айзек какое-то время зачарованно смотрел сотрясающиеся в агонии стенки. Затем вдруг вскочил на ноги, схватил Ревекку и помчался прочь по коридору.

— Почему? Зачем ты это сделал? — задыхаясь от бега, спрашивала Ревекка, пытаясь перекричать вопли предсмертной агонии Системы.

— Потому что он самозванец, — прокричал Айзек, не оборачиваясь. Голос звучал отрывисто и будто бы весело. — Потому что должен был! Потому что… О, БОГИ! Я НЕ ЗНАЮ, ПОЧЕМУ! ПОТОМУ ЧТО Я ЕГО НЕНАВИЖУ. НЕТ ДРУГИХ ОПРАВДАНИЙ!

Ревекка вырвала руку и остановилась. Она смотрела на свои босые ноги. Сирены продолжали выть. Айзек сделал еще несколько шагов и тоже остановился.

— Мне ненавистен Амвелех, ненавистен его бог, ненавистен аргон-хюлэ, и мне ненавистна Сеть. Я ненавижу оправдания, которые выдумываются, исходя из потребностей, я ненавижу всякую философию, религию и истину, если из-за них умирают люди. Возможно я погубил тебя, возможно, нам отсюда не выбраться, но… но…

Ревекка шагнула к нему и, зарывшись пальцами в его испачканные волосы пальцами, наклонила голову юноши себе на плечо. Он сгреб ткань на ее спине, и не смог больше сказать ни слова. Из глаз хлынули слёзы.

— Я не понимаю тебя, — сказала она обреченно, — совсем не понимаю, Айзек.

Тревога не смолкала несколько часов. Оставив попытки бегства, Айзек, Ревекка и дулос Элизар остались в том же коридоре ждать своей участи. Айзек и Ревекка сидели на полу, привалившись к стене и взявшись за руки. Элизар суетился, елозил гусеницами по полу, выпрашивая приказы, и мигал каким-то особенно темными оттенками, каких за ним не замечали раньше. Никто не решался прервать молчание, тонувшее в оглушающем вопле сирены. Вдруг всё смолкло.

Ревекка выпрямилась и испуганно взглянула на Айзека. Коснулась ушей, словно опасаясь глухоты.

— Тревога, — слишком громко сказала она и, понизив голос, договорила: — Прекратилась.

Айзек только кивнул. Поддерживая друг друга, они поднялись и побрели по коридору к лифту. С замирающим сердцем, Айзек вызвал голограмму, но вопреки его опасениям она развернулась. Чуть погодя раскрылись двери лифта.

Айзек ждал наказания. Он ждал его, входя вместе с Ревеккой в лифт, ждал, когда не спеша смывал с себя грязь нерожденного бога, ждал, входя в триеру и направляя ее в Харан. Он не ждал, что разверзнутся небесные хляби, что земля содрогнется под ногами, или его пронзит молния из ясного неба, он ожидал мести машин. Но предупредительные дулосы заботились о последних людях так же, как делали это всегда, словно ничего не произошло, и это внушало беспокойство. Когда ворота, выпустив быстроходную триеру в мир, сомкнулись, Айзек вздохнул с облегчением. Впереди их ждала только пустыня, но он покидал Амвелех без сожаления.

— Потеряна связь с Амвелехом, — сообщил Элизар, не успели они отъехать. Дулосы, которых взяли ему в помощь, красноречиво отключились. Индикаторы настроения на их лицевых панелях погасли.

— Что это значит, Айзек? — спросила Ревекка. Они стояли в рубке управления и смотрели на голограмму на экране. Тяжелые, сияющие на солнце блоки чуть скошенных каменных стен постепенно удалялись.

— Амвелех отправил нас в изгнание, — Айзек улыбнулся. Ревекка давно не видела на его лице такой умиротворенной улыбки. — Нам больше нет хода назад.

— Но что с ним будет?

Айзек пожал плечами.

— Кто знает? Он будет стоять здесь веками. Жить, пока не истощатся ресурсы. Потом умрет, как всё в этом мире. Останется только череп в песках.

Ревекка нашла ладонь Айзека и сжала обеими руками. Её пальцы были холодными и сухими.

— Ты говоришь о нем, как о живом существе.

— Он живой. У него есть всё для для этого — Система жизнеобеспечения и Сеть-сознание. Амвелех — одна из форм существования этого существа. У него много лиц, — помолчав, Айзек добавил: — почему же он не наказал меня за то, что я сделал?

Ревекка не ответила, глядя, как большие блоки становятся меньше, складываясь кирпичиками в величественную, но убывающую пирамиду.

— Может быть, ему не знакомы такие чувства, как мстительность и жестокость, — сказала она.

Айзек взглянул на нее, ища осуждение, но лицо Ревекки не отражало никаких эмоций. На губах блуждала далёкая улыбка.

— Надеюсь, что ты права, — отозвался он.

========== Эпилог. Номад ==========

В траурном красном хитоне Айзек стоял перед округлым смотровым люком триеры и вертел между пальцев кулон, разглядывая выступившую впереди цепочку гор. За несколько дней движение вездехода стало настолько привычным, что, казалось, длилось всегда. Айзеку хотелось, чтобы так было — бесконечное путешествие без ориентиров и оседлости, без руководства и пункта назначения. Вспоминая себя прежнего — изнывающего от тоски и мечтающего о всеобщей гармонии, слабого и сентиментального, Айзек не находил в себе отклика. «Прежнее» вышло из него со слезами на плечо Ревекки, исчезло в стоке душевой кабины вместе с кровью и грязью убитого бога. Айзек нынешний был скитальцем без родины и Господина. Он не рождался и не умирал, жил без карты и шёл наугад. И его это устраивало.

Рыжие остроконечные горы приблизились и резко сдвинулись влево. Триера миновала поворот Харану и взяла курс на Белшар-Уцур.

— Я не знаю, что нас там ждет, — предупредил Айзек, не оборачиваясь.

Ревекка сидела за привинченным к полу столом, навалившись на него грудью и положив голову на сложенные руки.

— В видении Белшар-Уцур показался мне чем-то вроде дурного отражения Амвелеха. В лучшем случае, мы найдем там мертвецов, а в худшем… — он замолчал, подбирая нужные слова, но так и нашелся и пожал плечами.

— Я знаю, что нас ждёт в Харане, Айзек, и это куда хуже, — возразила Ревекка. — Вернуться туда — словно пытаться натянуть детскую одежду, из которой давно вырос. Лучше неизвестность.