Последние дни Амвелеха

========== Глава первая. Завет ==========

Абрахам, первый архонт и верховный жрец Амвелеха, поднял над головой священный сосуд с чёрной маслянистой жидкостью. Его старческая рука еле заметно дрожала.

— Кровь Твоя дарует откровение. Она есть Огнь Неиссякаемый в немощном теле Земли.

Горькая жирная капля покатилась по трубке к суженной горловине, набухла на краю, оторвалась и упала на язык старика. Он захрипел, выронил сосуд, который с дребезжанием покатился по каменному полу, и схватился за горло. Вязкая слюна потянулась из уголка рта и запуталась в курчавой бороде.

Храм кружился в дикой пляске. Покрасневшие глаза жреца вылезли из орбит и беспорядочно вращались в погоне за галлюцинаторным движением. Первосвященник бросил взгляд на Голографический Триптих, но вдруг содрогнулся и повалился ничком.

«Кровь… Кровь Твоя… дарует откровение. Она… есть Огнь Неиссякаемый в немощном… теле Земли… Кровь Твоя…»

Монотонное бормотание жреца отражалось от сходящихся стен Нэόса неясным гулом. Пальцы скребли стыки плит на полу в поиске опоры, но не находя её, продолжали упорно и бессмысленно царапать пыльные камни. С новым повтором в сухом голосе жреца проявилась влажность и осознание. Он завозился на полу, сметая бородой комки пыли, встал на колени и вскинул руки к сиявшему над ним Голографическому Триптиху. Глаза старика были черны от разлившейся в белках крови, но на лице сиял восторг.

—Εάν μη έλπηται, ανέλπιστον ουκ εξευρήσει. Εάν μη έλπηται, ανέλπιστον ουκ εξευρήσει…* Аскиос! Аксиос! Аксиос!**

Свет в храме изменился. Сходящиеся стены пирамидального Нэоса, исчерченные письменами священных текстов, едва заметно сдвинулись. По ним поползли иероглифы древнего языка — одни медленно, расплываясь в длинные капли, другие проворно, как мириады черных жуков. Неподвижные фигуры Голографического Триптиха обрели объём и глубину, грудь каждой из них наполнилась дыханием. Раскачиваясь из стороны в сторону, жрец Абрахам тянул к Триптиху руки, взывая к богам на мёртвом языке.

— Ум, Утроба, Сердце есть Одно… — голос его дрогнул, когда он почувствовал на себе взгляд. Сердце сжалось от сладостного и тревожного предвкушения. — От Незаходящего ничто не скроется. Ибо здесь присутствуют боги! Так говорю я, Абрахам, первый архонт и верховный жрец Амвелеха, благословенного Города Колодцев!

Край одежды центральной фигуры Голографического Триптиха — того, кого они называли Великим Архитектором или Демиургом — колыхнулся от нездешнего ветра. Свет, проникавший через оконца в вершине пирамиды Нэоса, разделял фигуру надвое — это символизировало гнозис и агнозис, познаваемую и непознаваемую природу божества. Руки Демиурга ладонями вверх простирались к двум другим фигурам Триптиха — одна из них тонула в солнечном свете, другую полностью скрывала тень. Все три фигуры олицетворяли Три Лика Единого: Сияющего Тэкнóса, Великого Архитектора и Непознаваемого Хорá — Сердце, Ум, Утробу — три аспекта единого божества.

Глаза жреца закатились. Он раскачивался всё сильнее, погружённый в транс. Его бормотание то возвышалось до крика, то затихало до едва слышного шёпота. Вокруг двигались и кружились стены храма, черные жуки иероглифов бежали всё быстрее, окружая Абрахама почти сплошной чернотой. Его начала бить дрожь, всклокоченная борода колыхалась, как маятник. Вдруг он замер, всем телом ощутив присутствие чего-то неведомого, страшного. Ему показалось, что он превратился в бесконечно малую точку, а вокруг и внутри него разрастался бесконечно огромный Космос. Экстатическая гримаса исказила лицо жреца. Сакральный ужас в ней мешался с наслаждением.

Голографический Триптих изменился. Абрахам в изумлении выпучил глаза — чёрные, блестящие от кикеóна глазные яблоки округлились, почти выпадая из орбит. Из горла вырвался хрип, старик подался назад, бессознательно закрываясь рукой от жуткого зрелища: стоящий в центре бог-Демиург, задрав голову вверх, раскрыл рот в беззвучном вопле, а из рассеченного горла правой фигуры — доброго и милосердного бога-Тэкноса — хлестала чёрная кровь. В мельчайших деталях Абрахам видел пропитавшиеся насквозь, до мокрой черноты, одежды, висевшие теперь тяжелым, недвижимым грузом. Видел отвратительную в своей реалистичности лужу, собирающуюся у основания Триптиха. Чувствовал резкий и пряный запах аргона-хюлэ. Любящее лицо светлого аспекта божества было искажено страданием. Монашеский хитон скрытого в тени Хорá истлевал на глазах. Темный бог был недвижим, но его могучее, сильное тело умирало, распадаясь на клетки и видимые глазу кусочки-атомы, как рассыпается детская игра-мозаика.

— Кровь Твоя… — прошептал Абрахам и замолк. Едкий, как рвотная слюна, стыд сдавил горло старика. Амвелех заслужил упрёк Господина.

Триптих изменился снова: все три фигуры приняли первоначальный вид. Абрахам вздохнул с облегчением. Головы в капюшонах были опущены, но он чувствовал обвиняющий взгляд богов. Он исходил не из-под надвинутых капюшонов, а из груди, из-за молитвенно сложенных рук.

— Господин… О, Господин Мой, что я должен делать? Как избавить Тебя от тяжкой ноши и приблизить царство Нового Эдема?

Стены Нэоса снова пришли в движение. Фигуры богов оставались неподвижными, но что-то изменилось в самом воздухе. Абрахам почувствовал, как его сердце наполняется теплом, морщины на лбу разглаживаются, тело становится легким и молодым. Вдали будто зазвучали голоса птиц, шелест ветра в листве, смех детей. Жрец ощутил влажность воздуха и чудесные запахи, которые ему, запертому в Амвелехе с рождения, были знакомы только благодаря симуляциям. Откуда-то издалека доносились надрывные крики чаек и убаюкивающий гул океана.

— Благословенный край, — прошептал он благоговейно. — Новый Эдем! Не оставь Амвелех, Господин Мой. Не оставь нас, Твоих потерянных детей… Пусть произойдет, что должно. Я сделаю всё.

Триптих изменился в третий раз. Звуки смолкли. Письмена застыли на стенах. Абрахам увидел, как горло Тэкноса снова вспарывает невидимый нож, кровь заливает хитон, но на этот раз Его лицо было лицом Айзека. Жрец отшатнулся, заслонил глаза предплечьем, надеясь, что видение исчезнет, но, когда он решился взглянуть на Триптих снова, образ оставался прежним. Его младший сын, семнадцатилетний мальчик, истекал кровью, как жертвенное животное, пока вспыхнувшее вдруг невидимое пламя не поглотило его. Голографический Триптих снова стал неподвижен. Верховный жрец Амвелеха, в эту минуту — дрожащий одинокий старик, лег на прохладные камни Нэоса и раскинул руки в стороны. Ритуал был окончен, искомый ответ получен.

Нестерильная среда Нэоса раздражала слизистую, вызывая нестерпимую резь в высохших от кикеона глазных яблоках. Жрец приподнялся и нажал узловатыми пальцами на веки, надеясь унять эту резь и сдержать слезы. Глаза, не привыкшие к пыли и сухости воздуха, искали влаги, но не было в мире зрелища более жалкого, чем рыдающий старик. Абрахам не мог себе этого позволить.

«Мальчику уготовано великое служение во славу искупления народа Амвелеха. Невинная кровь сотрет фальшь и откроет врата Истине и Новому Эдему! …Но он всё ещё так молод. Нельзя ли взять другого?»

Словно в ответ на душевное смятение его грудь пронзила боль. Абрахам сгреб грубую ткань хитона и захрипел. Воздух проходил в его легкие с болезненным свистом, царапая горло. Сердце сжалось в комок, пропуская удары и замедляясь. В кожу вонзились тысячи невидимых игл. Жрец хрипел, а время тянулось медленно, разрывая бесконечную череду пауз и болезненных толчков.

«Господин… Господин… не покидай… избавь… Помилуй Амвелех! Не дай ему погибнуть из-за моего малодушия!» Лёжа на боку и прерывисто дыша, Абрахам темнеющим взглядом смотрел на блестящую пыльцу, кружащуюся в лучах застывшей голограммы. Он ждал смерти, но боль отпустила. Следующий вдох дался без труда. Сердце снова билось ровно, пряча глубоко внутри сожаление о том, что болезненная судорога не стала последней.

«Я исполню, что предначертано. Если такова Твоя воля… Я сделаю это, Мой Господин». Старик растянулся на полу и закрыл глаза.