Последние дни Амвелеха

— Ты не жалеешь о том, что ушла со мной?

Ривка повернула голову, спрятав лицо в сложенных на столе предплечьях.

— Когда я вспоминаю то святящееся «яйцо», мне хочется плакать. Мне кажется, что ты убил не только тех, кого любил, кто пожертвовал собой ради Его рождения, но и надежду на будущее для всего мира, — глухо, в стол, сказала она. Ее голос был едва слышен из-за гула триеры. Айзек обернулся и смотрел на кудряшки, рассыпавшиеся по столешнице, сметающие при каждом движении головы тонкий налёт песка. — Но всё-таки я понимаю, почему ты это сделал.

Айзек отошел от окна и присел на корточки перед сидящей за столом Ревеккой.

— Почему?

Ревекка повернулась и взглянула на него.

— Потому же, почему я сбежала из Харана, Айзек. Некоторые вещи невыносимы, даже если кажутся правильными и лучшими из всех возможных зол.

Айзек дотронулся до ее волос. Нажав на прядку на столе, он выпрямил кудрявую пружину и прижал пальцем, чтобы она не сжалась обратно.

— Твои волосы стали длиннее.

— Если только так ты мог попрощаться с ними, то я ни о чем не жалею, Айзек. Я не хочу оглядываться назад.

Айзек отрешенно кивнул. Задумавшись о чем-то, он продолжал играть с волосами Ревекки, рисуя между ними узоры на засыпанной песком аргоно-металлической столешнице.

— Иногда я думаю о завете, полученном отцом, — сказал он наконец. Прочерченная пальцем дорожка пропетляла между волос и локтей Ревекки и соединилась с началом. — О том, что он хотел принести меня в жертву.

— Айзек… — Ревекка обеспокоенно подняла голову, черные кудряшки взлетели, поднимая в воздух прозрачную пыль.

— Нет, это не тяготит меня больше. Просто мне пришла в голову странная мысль. Отец посчитал меня Тэкносом и поэтому был готов убить, почему? Что если жертва необходима?

Ревекка растеряно покачала головой. Потом её губы сердито сжались.

— Не нужно, Айзек, прошу тебя. Не думай об этом.

Айзек поднял на нее взгляд, протянул руку к заострившейся скуле и погладил, заставляя ее расслабиться.

— Не бойся, Ривка.

Смахнув ладонью песок со стола, он поднялся и подошел к окну. Ревекка смотрела в его спину с сомнением.

— Я действительно чувствую себя освобожденным, Ревекка. Я не принадлежу никому и ничему, кроме себя самого, — он помолчал, прокатил между пальцев крупицы песка и усмехнулся. — К тому же обман — это так по-человечески.

Белшар-Уцур не производил впечатления мёртвого города. Он был мрачен и грязен, но иллюзорная бодрость мигающих вывесок, груды мусора на улицах, и вывешенные между сцеплений цветные тряпки, болтающиеся порой прямо на проводах, создавали ощущение вчерашнего праздника. Углубившись в город на гиппосе, Айзек и Ревекка, сопровождаемые Элизаром, встречали людей — апатичных и ленивых, но отнюдь не испуганных. Казалось, им просто нет дела ни до чего, кроме них самих.

Остановив гиппос на пустынной дороге под свисающей связкой тросов, Айзек подошел к привалившемуся к стене мужчине. Глаза над респираторной маской были тусклыми и невыразительными — мыслями он был далеко. Айзеку стоило немалого труда обратить на себя его внимание. Но даже тогда илот не проявил никакого любопытства к чужакам, не попытался сбежать или, наоборот, напасть на них, хотя именно этого Айзек ждал от него в первую очередь. Возможно, белшарец опасался дулоса, но Айзек в этом сомневался — скорее, они просто не вызывали у него никаких чувств.

— Ты слышишь меня? — Айзек перевел взгляд с илота на подкатившего Элизара. — Мы не представляем для тебя угрозы. Меня интересует только одно: как вы выжили? Ты понимаешь, что я говорю?

— Мордой не вышел. Считай повезло, — просипел человек, наконец сфокусировав взгляд на Айзеке.

— К верховному жрецу Амвелеха следует обращаться «Святейший», — встрял Элизар, взявший на себя функцию церемониймейстера.

— Оставь, Элизар…

— Святейший, — с тупой покорностью повторил белшарец. Он не спеша расстегнул ремешки на затылке и снял маску. Нос у него отсутствовал, открывая две обезображенные пазухи, сквозь тонкую кожу просвечивала кость. Остатки хрящей затрепетали, когда он втянул в себя затхлую духоту Белшар-Уцура. — Жара… С такой рожей мне привольнее в грязном Уцуре, чем в раю, Святейший. Особенно теперь. — Он облизал обветренные губы. — Ад — это перенаселение… Но теперь нам хватит.

— Чего? — спросил Айзек, но мужчина только осклабился щербатым ртом и надел маску. — Аргона-хюлэ?

Впервые за весь разговор в глазах илота появился блеск, хорошо знакомый Айзеку. Ответа ему больше не требовалось. Айзек хотел уйти, но илот вдруг вскочил и схватил его за рукав комбинезона.

— Я помню тебя, — заговорил безносый. Его глаза удивленно расширились. — Я видел тебя. Там. Видел.

Он попытался схватить Айзека обеими руками, но Элизар окутал его щупальцами и отбросил обратно к стене.

— Отойдите на безопасное расстояние, господин, иначе мне придется применить силу.

Илот, словно не слышал, он снова попытался подняться.

— Ты…

— Не надо никакой силы, Элизар, — Айзек стоял вполоборота, глядя на вяло дергающегося в путах дулоса, илота. — Ну так что же я?

Услышав вопрос, мужчина обмяк. Его глаза снова помутнели, губы растянулись в улыбке.

— Я видел тебя в реке.

— Тебя подсоединили к Сети? У тебя есть доступ? — спросил Айзек.

— Нет, я не дошел. Сеть — это слишком дорого. Только для ублюдков Ликократа… Он обещал всем, но это был обман. Я видел тебя в трансляции. Значит, это правда… Это, правда, был рай? Ты был там, скажи мне.

Айзек поднял голову вслед за судорожным движением подбородка илота и увидел проекторы. Он понял, чего ему не хватало в реальном Белшар-Уцуре — голограммы, повторяющей один и тот же заученный текст.

— «Каждый свободен, каждый счастлив, каждый берет свое», — произнес он, на миг ощутив себя другим человеком — человеком из толпы, алчущим бессмертия. Айзек понял, что чувствовал стоящий перед ним белшарец — шок ребенка, которого внезапно отняли от груди. Одной ногой он был уже в раю, и теперь чувствовал себя обманутым.

— Нет. Это был Театр, — сказал Айзек, поворачиваясь к гиппосу, — а вовсе не рай. Суррогат, более чистый, чем те, к которым ты привык, но всё-таки суррогат. Тебе не о чем жалеть — их всех постигла смерть. Оставь его, Элизар, нам нужен лупанарий — самое высокое здание Белшар-Уцура.

Элизар отпустил илота. Тот рухнул в пыль, медленно поднялся, опираясь о стену, и так и остался стоять, глядя на опускающийся защитный экран гиппоса. Получив нужные координаты, машина резко двинулась с места и, набирав скорость, скрылась из виду, оставив после себя только пыль. Элизар поспешил следом.

***

— Здание огромное, — Ревекка посмотрела вверх, пытаясь разглядеть вершину уродливого ступенчатого сооружения, к которому их привел Элизар. — Откуда ты знаешь, куда идти?

— Наверх. В небеса, куда же еще? Если не найдем там бога, спустимся в преисподнюю, в подвал, — сказал Айзек, криво улыбнувшись. — Не думаю, что логика белшарцев сильно отличается от нашей.

Поморщившись, Ревекка шагнула в кабину лифта и отвернулась к непрозрачной стенке, не желая видеть исчезнувшие в один миг горизонтальные плоскости поверхности.

— Всю свою жизнь я боялась и ненавидела Белшар-Уцур, а теперь не чувствую ничего, — сказала она и нащупала под грудью чехол с ксифосом, другой рукой держась за Элизара. — Разве что страх высоты. Не знаю, чего я ждала, но это разочаровывает.

Айзек расстегнул ворот костюма. На алой ткани траурного хитона блеснул кулон в виде пирамиды.

— Не жди ничего.

Ревекка улыбнулась.

— Ты слишком суров, Айзек.

Короткий коридор последнего этажа заканчивался двумя стройными кариатидами, поддерживающими низкий свод входа в просторное и очень светлое помещение. Лучи солнца проникали через прозрачный потолок и играли за поверхности воды. Коридор был пуст. Зал с водой тоже казался покинутым, но Ревекка указала на темный силуэт женщины в бассейне. Она вынырнула из воды и, помахав им рукой, поплыла к бортику. Ее кожа была совсем черной. Айзек узнал ее.