Последние дни Амвелеха

Помолчав, Ревекка протянула Элизару руку. Тот опасливо вытянул щупальце, боясь коснуться её пальцев.

— Отведи меня к Святейшему, Элизар, — она сжала щупальце Элизара и выползла из своего укрытия. — Уж лучше нам дождаться Айзека там.

Комментарий к Глава двадцать шестая. И боролся Некто с ним до появления зари

Название главы: Быт. 32:24-29

Все права на Пророчества по-прежнему принадлежат Гераклиту Эфесскому (и всему миру).

========== Глава двадцать седьмая. Теодицея ==========

Айзек лежал на полу Нэоса и смотрел вверх. Сквозь оконца в вершине пирамиды проникали первые лучи. Какое-то время он всерьез полагал, что умер — настолько бесчувственным было его тело, но постепенно чернота стала проясняться. Наконец он смог различить свет и понять, чтó видит. Осознание себя и окружающей действительности оказалось болезненным: оно подняло со дна горькую взвесь воспоминаний. Айзек перевалился на бок, обнял колени руками и что было силы зажмурил глаза. Он жалел, что не умер, не растворился в свете истины вместе со всеми.

Мысли были обрывочными и беспорядочными, как дурные сны. Хорá — аргон-хюлэ, органический ресурс, помимо всего прочего обладающий способностью удваивать реальность, живой бог, которого человечество эксплуатировало веками. Понимал ли это отец? «Он знал, — думал Айзек. — Из чувства вины рождается самая крепкая вера». Сам он не чувствовал никакой вины перед существом, которое притворялось их богом. Оно также нуждалось в людях — в их вере и памяти, в обожествляющих Его постулатах и догмах, в любви и самоубийственном стремлении проникнуть в Его тайну. Хорá не был разумен, возможно — сверхразумен, но не разумен в привычном человеческом смысле. В симбиозе с программами машин Он не мог жить по-настоящему — их «призраки» были только тенью человека. Если бы призрак станции не всосал в себя душу матери Исмэла, он не был бы столь красноречив. И даже предельно развитый искусственный интеллект, такой как Система, был только эрзацем в сравнении с Сетью. Вторая ипостась Единого — Сеть — была Госпожой виртов. Её гостеприимная Утроба, мать-тьма, звала и обещала им небытие не-рождения.

Они получили то, что хотели.

Внезапно испытав непреодолимое отвращение, Айзек пошевелился и, ухватившись за край панели управления, поднялся на ноги. Его мутило. Нэос больше не производил на него никакого впечатления. Ни величия, ни трепета, ни ощущения мистического Присутствия — ничего. Голографический Триптих казался выцветшим и пустым. Он утратил свою тайну, стал обычной картинкой, знаком без значения, трупом отца в автоматическом кресле. «От Незаходящего ничто не скроется, — подумал Айзек, отворачиваясь от Триптиха. — Что Ты есть, Незаходящий? Бог? Время? Или Смерть?» Он нашел на полу отцовский кулон и надел его на шею. Подошел к панели управления и провернул вершину своей пирамидки. В незримом виртуальном мире Театр пришел в соответствии с Сетью, снова став одним. «Ум, Утроба и Сердце». Айзек сделал несколько шагов и остановился, забыв о чём думал. Он смотрел перед собой, расчёсывая шрам на щеке. «Есть Одно». Глаза болели, словно их начинили стеклом, горло горело как жерло вулкана. Айзек прокашлялся, сплюнул горькую тягучую слюну на пол Нэоса, растер её носком сандалии, и толкнул дверь наружу.

«Они получили то, что хотели, — подумал он с ему самому непонятной злостью, жмурясь от слепящего света коридора. — Амвелех будет существовать вечно…»

Ревекка велела Элизару принести самое красивое облачение жреца. Они переложили тело Абрахама на кровать — жесткую и без каких-либо удобств и технологических излишеств. Келья жреца не шла ни в какое сравнение с тем, чего Ривка навидалась в гостевых отсеках, пока они искали Аарона. И комната, и сам архонт теперь вызывали у неё симпатию — в конце концов, он был обычным стариком, умершим простой и понятной смертью. В отличие от тех, кто остался на Агоре. Ревекка не понимала, что в действительности там произошло. Это было похоже на внезапную мозговую болезнь, на масштабное заклание, на массовое самоубийство, на самоистребление без какого-либо смысла и видимых причин. Но всего хуже — слаженное движение машин, которые без чьего-либо приказа стаскивали еще живых людей по ступеням, волочили своих господ прочь в неизвестном направлении. Постоянно всплывающие в памяти слова Исмэла об «удобрениях для сада» рисовали в воображении омерзительные картины. Убирая архонта для погребения, Ревекка хотела почтить смерть каждого. В ритуальном прощании она могла забыться и не думать о том, что Айзек не придёт.

Она вымыла лицо архонта и расчесала волосы и бороду. Из-за пониженной температуры Ревекку снова начала бить дрожь. Изо рта выплывали облачка пара, руки зябли. Переодевание заняло минут тридцать. Прикасаясь к восковой коже старика, Ревекка пыталась уверить себя, что смерть не страшна, что небытие — не так уж и плохо. Обложив труп красивыми вещами, которые раздобыл Элизар для торжественности, Ревекка опустилась на пол перед кроватью, облокотившись о нее боком. Элизар мигал и ёрзал в коридоре, не решаясь войти без приказа. Ривка похлопала по полу рядом с собой и поманила к себе.

— Ты единственный присутствующий здесь член семьи, Элизар. Побудь со мной. Пока не придет Айзек.

Элизар переехал через порог и остановился. Ривка не стала настаивать. Дулос исполнял приказы неукоснительно, поэтому если он что-то не делал, у него должны были быть на то веские причины. Ревекка смотрена на Абрахама. Он был мёртв — настолько, что казалось, что это и не он вовсе. Словно настоящий жрец Абрахам пребывает в ином месте. Те, другие на Агоре выглядели иначе. Когда прошел первый шок, Ривка бросилась щупать пульс и бить их по щекам, переходя от одного к другому, но быстро сдалась, потому что все они были живы. С одинаковыми застывшими лицами и раскрытыми от удивления блестящими глазами. Это казалось неправильным, противоестественным, и пугало даже больше, чем если бы они были просто мертвы.

Ревекка потянулась вперед и коснулась сложенными пальцами лба и губ мертвеца. Затем выпрямилась и сложила руки на краю кровати. Секунду подумала и обхватила себя руками — в комнате было очень холодно. Нужно было что-то сказать, но ничего не приходило в голову. Она глядела на пар своего дыхания, выпуская его маленький порциями. Ночами в Харане тоже бывало холодно, но не настолько, чтобы дыхание превращалось в пар. Вместо погребальной песни на ум почему-то пришла колыбельная. В ней тоже речь шла о смерти, поэтому ошибка не показалась Ревекке значительной. Такие песни пели женщины, уже терявшие детей, желая приготовить себя или живого пока младенца к предстоящей смерти.

— Бай-бай да люли, хоть сегодня умри…

«Я осталась одна, — думала Ривка, не прекращая пения. Голос дрожал от напряжения. Песня походила на вой. — Я умру здесь совсем одна, среди машин и… и удобрений».

Ривка почувствовала за спиной движение и вздрогнула. Резко, так, что в шее больно дёрнуло какую-то сжатую до предела мышцу, обернулась. В дверях, держась за косяк, стоял Айзек. Ривка подскочила и бросилась к нему, но он отступил и закрылся рукой. Ревекка так и замерла с незавершенной улыбкой на лице. Она поняла, что этот жест был инстинктивным, идущим из глубины, и потому испугалась больше, чем обиделась.

Дикий взгляд Айзека мазнул по окруженному нелепыми безделушками мертвецу, задержался на Элизаре, вернулся к Ревекке. Рукой, что он защищался от её объятий, Айзек поскреб шрам на щеке. Волосы свисали пыльными сосульками, на губах блуждала улыбка.

— Испачкаешься, — сказал он.

Айзек смотрел на мертвого отца.

— Все мертвы? — спросил он с той же отстраненной улыбкой, словно спрашивал о чем-то незначительном.

— Не знаю, — Ревекка опустила руки. — Они упали без чувств, машины…

— Да-да, я знаю, — перебил Айзек. Отстранившись жестом от Ревекки, он прошел вперёд и остановился перед кроватью отца. — Ты не должна бояться. Они с Господином. Я видел всё, что произошло. Но я рад, что ты не с ними, — добавил он. В голосе впервые появился оттенок чувства. — Очень рад.