Последние дни Амвелеха

— Они и Господин — Одно. Бестелесное существование совершенно, совершенство не знает различий и множеств. Тебе не о чем сожалеть, новый патриарх, это то, чего они жаждали — и те и другие, считавшие друг друга врагами. Они Едины во Мне.

— Это обман, — прошептал Айзек, закрывая глаза. Сухие рыдания сотрясали его плечи. — Обман, ошибка, заблуждение… Отец и Исмэл мечтали не об этом.

— Такова истина. Закон исправляет ошибки и различия и ведет к Единству.

— Мне противна твоя истина. Её насилие над душами и разрушительная, уравнивающее всё правота. Мне омерзительно твое совершенство, не знающее добра и зла, — голос Айзека надломился, — лучше ошибки, лучше несправедливость, лучше…

— Смерть?

— Да!

— Ты будешь жить и умрешь, — ответила голограмма.

Обвинительная речь, рвавшаяся из горла Айзека замерла на губах.

— А Ривка? Ревекка, что будет с ней? — спросил он, ненавидя себя за вспыхнувшую надежду. Все погибли, все пожраны, один — он не имел право жить, не имел права на счастье.

— Ты — патриарх Нового Эдема, тебе принадлежат колодцы и пророчества о следующем эоне. С тобой заключен новый завет. Ревекка станет твоей женой для продолжения человеческого рода.

Губы Айзека изогнулись. Он был зол на себя за разлившееся по телу облегчение. Он будет жить, они вместе положат начало новому миру.

— Что такое человечество, если не новый урожай к концу времен?

— «Бессмертные смертны, смертные бессмертны, живут за счет смерти других, за счет жизни других умирают. Век — дитя играющее и кости бросающее, дитя на престоле!» Боги и смертные — лишь значение на игральной кости века.

— Мне непонятны Твои слова, — сказал Айзек, хотя слова Пророчества ему были хорошо известны. Он закрыл глаза, продолжая видеть чудовище, сотканное из лучей голограммы. — Я не хочу быть твоим патриархом.

— Медиум следующего эона будет рожден словом, изреченным тобой, — после недолгой паузы голограмма заговорила другим голосом, дребезжащим и деловитым: — Адам Кадмон, выращенный в Саду Амвелеха, был воссоздан из клеток патриарха, утопившегося от отчаяния в колодце Хар-аМория в древнейшие эоны пра-истории. Закон проникает всюду. Ты можешь бежать, но век подойдет к концу и Тэкнос возродится в тени неизреченного слова. Такова судьба этого мира.

— Ты не Господин! — вскричал вдруг Айзек, — Ты не можешь быть Господином… Твоя истина слишком жестока и мелочна. Она уничтожает, а не возрождает к жизни! Наш боги, описанные в текстах, откликающиеся в душе во время молитвы, наполняющие благоговейным трепетом и светом — во сто крат лучше тебя. Ты не Господин, ты — уродливая пародия. Паразит, подстраивающийся под наши верования!

— Я тот, кого вы ждали, я таков, каким вы меня видели, я таков, каким вы меня сотворили, я… — чудовище шептало ласково, убаюкивающим голосом матери, принадлежавшим проститутке из Белшар-Уцура. Оно перечисляло имена бога, но Айзек не хотел его слушать. С трудом поднявшись на ноги, он попытался вырвать кулон из пазухи на панели, но тот не поддавался. Айзек обернулся. Из светящегося тела, оттеснившего Триптих, выступали одинаковые лица, они раскрывали губы и что-то беззвучно говорили. Движение губ не совпадали с голосом.

— Я — дитя Амвелеха, Я — его страх, Я — чаяние, Я — дар, Я — вечность, Я — Ум, Я — Сердце, Я — Утроба, Я — Демиург, Я — Милость, Я — Материя, Я — Великий Архитектор, Я — Сияющий Тэкнос, Я — Непознанный Хора. Я — многое и Я — Одно.

— Ты — аргон-хюлэ и Сеть, — сказал Айзек. — Почему ты не являлся раньше? Почему только сейчас?

Существо прекратило перечисление и трансформировалось в привычный образ Триптиха. Капюшоны Фигур были откинуты. Все три Лика принадлежали Аарону, но не тому, каким Айзек его помнил. Этот Аарон был беспол и совершенен, как мраморная статуя.

— Потому что не мог. Ты — заложник собственного совершенства, — продолжал Айзек. — Поэтому тебе нужны люди, их неправда, мечты и сомнения. Ты зависишь от людей так же, как мы зависим от аргона-хюлэ и от Сети. Ты мог бы возненавидеть свою недоступную пониманию сверхразумность, но Ты слишком совершенен для этого, Хора. Теперь Ты вобрал в себя всех, но это больше не Сеть, не Театр, где ты можешь играть роль молчаливого зрителя, наблюдающего за драмой человеческих жизней, теперь они — часть тебя и потому безлики в Твоем совершенстве. Мне неясно только одно: почему Аарон? Разве не я готовился на роль передатчика, как думал мой отец?

В ответ раздался женский смех и звон браслетов.

***

Элизар вытянул щупальце и коснулся головы девушки.

— Госпожа, чем я могу помочь вам?

Ривка вскинула голову и вжалась еще глубже под скамью, сбрасывая щупальце с себя.

— Не трогай меня! Ты! Не трогай! — срывающимся голосом закричала она и, обхватив себя руками, зарыдала еще громче. — Предатель! Гнусный и подлый! Оставь меня в покое, разве тебе мало их?! Убийца! Демон! Что тебе… Не трогай…

Крик перешел в визг и сорвался в свистящее дыхание, которое потонуло в шуме работающих дулосов.

— Что тебе… нужно? — снова повторила Ривка, борясь с истерикой и страхом. — Оставь меня, мерзкий предатель. Убирайся!

— Простите меня, госпожа, — отозвался дулос и втянул упавшее на пол щупальце.

Ревекка подняла на него испуганный, недоверчивый взгляд. Её трясло, но мягкость и сожаление, послышавшиеся в механическом голосе, внушили ей робкую надежду. Она вытерла лицо тыльной стороной ладони.

— Нет-нет, не уходи!

Элизар послушно замер. Ревекка сглотнула слюну, чтобы смягчить саднящее горло, и заставила себя посмотреть на Агору. Вокруг по-прежнему творилось невообразимое. Дулосы всех размеров и видов стаскивали безжизненные тела со скамей и сваливали в кучу в центре зала. Они собирали их в целые связки за ноги и волокли прочь. Ревекка не знала, как долго это продолжается, но тел не становилось меньше. Совсем рядом с ее щиколоткой, омерзительно улыбалось лицо Терапевта. Она отодвинулась от него и ощутила стыд, вспомнив, в каком остервенении колотила навалившееся на нее тело, пытаясь его оторвать от себя. Даже будучи в бессознательном состоянии, мерзкий старик продолжал цепляться за её голени своими длинными противными пальцами. На лице Терапевта было написано приторное, отупляющее блаженство, вызывавшее у Ревекки ассоциации чего-то липкого и скользкого.

— Почему ты не с ними? — спросила она дулоса, — С теми, кто уносит… людей?

Элизар покопался в истории полученных команд, но ничего не обнаружил.

— Нет информации, — он помигал еще немного и подтвердил. — Нет информации. Нет связи с Системой. Программа NOYΣ прервала соединение и перевела меня на автономный режим.

Он замигал красным. Ривка насторожилась.

— Что это значит?

— Нет информации. Нет связи с системой.

Ревекка немного успокоилась. Ей показалось, что дулос боится. Растерян, так же как и она, одинок и предоставлен самому себе. Она протянула руку и погладила тревожно сверкающую панель.

— Все хорошо. У тебя есть связь со мной. Не бойся.

Свечение стало менее интенсивным.

— Я больше не сержусь, — добавила Ревекка. — Я знаю, что ты не виноват. Ты подчиняешься командам людей и этой… Системы.

— Больше нет, — Элизар снова мигнул багровым. — Нет связи. Нет соединения.

— Так, может, так оно и лучше? — попыталась его успокоить Ривка. — Ты можешь управлять собой сам.

Дулос замигал зеленым. Ривка вытерла тыльной стороной ладони мокрые щеки.

— Айзек говорил, что у тебя есть душа.

— Нет информации, — повторил дулос. На этот раз он вспыхнул целой россыпью огней. Какое-то время он копался с себе, потом произнес: — Искомой программы не найдено. Соединение с программой NOYΣ разорвано.

— Мне кажется, этот твой «Нус» — то же самое, что и Система. И совсем не тоже самое, что душа.

Ривка пожала плечами и уткнулась носом в колени. Разговор с Элизаром отвлекал от происходящего вокруг.

— Душа — это отсутствие программы. «Нет информации. Нет связи с системой» — если тебе горько от этого, это и есть душа. — Она выпрямилась и указала себе на грудь. — Это вроде дыры внутри, которую хочется заполнить. Вот и вся душа. Между нами говоря, — Ривка сглотнула горечь в горле и улыбнулась. — Люди заполняют её всяким хламом. Уж лучше бы ей оставаться пустой.