Последние дни Амвелеха

Он стал кормящей волчицей, раздираемой тысячью тысяч беззубых и жадных дёсен. Он ощутил ужас— разверзнувшуюся чёрную пропасть небытия, и счастье от безграничной свободы. Бессвязные образы захлестнули его, сбивая шаткие опоры чей-то личности. Айзек закричал от страха перед открывшейся пустотой, но крик ему больше не принадлежал. Связи обрывались, едва установившись, едва понятое и непонятное ускользало одинаково быстро.

Айзек не сразу смог опознать себя в распластанном в скользкой луже из рвоты и горкой слюны теле. После головокружительной и душной темноты зажегся яркий свет — он открыл глаза, в нос ударила горько-кислая вонь. Он увидел свои колени — свернутое на боку тело на полу Нэоса — и Аарона, стоящего поодаль в лучах голограммы. Илот натянул на себя чужое знакомое лицо. Его взгляд засветился радостью, когда пересекся с усталым взглядом Айзека. Илот сделал несколько неподвижных шагов, опустился на колено и сжал пальцами обеих рук воздух, словно там было что-то осязаемое. Айзек не знал, продолжается ли действие кикеона — Нэос казался ему ничуть не более реальным, чем видения чёрного сада или Белшар-Уцура, в котором он, как ему показалось, прожил целую жизнь. Рот был скован вяжущей слюной, воздух вырывался из груди со взвизгивающим призвуком. Айзек согнул и разогнул ноги, нащупал рядом с собой вертикальную поверхность и, подтянувшись, навалился на нее спиной.

— Я рад, что ты здесь, брат! У нас получилось! Никто не умрёт, — заговорил Аарон.

Базовые эмпатические аватары, предоставленные всем по умолчанию программой «Симулякр», превратили противников Сети в конвейерных близнецов. Исмэл, облаченный в белоснежный китель своего игрового персонажа, не смог найти среди бесконечных копий тех, кто только что угрожал ему расправой. Номера доступа не были предусмотрены, поэтому единственным, что отличало аватары друг от друга, были эмоции. На лицах архонтов больше не было спеси и высокомерия. Эмпатические аватары кричали о их смятении, отрицании, страхе, замешательстве. Кто-то сидел, опустив голову и сцепив руки на затылке, кто-то прятал лицо в ладонях, кто-то пытался еще каким-либо иным способом закрыть глаза. Иные поглаживали ладонями свои виртуальные тела, желая убедиться в их плотности. Другие сидели прямо и неподвижно, но их плечи вздрагивали, по лицам текли слезы. Никто не оглядывался по сторонам, не искал помощи или сочувствия — каждый был одинок и сосредоточен только на себе.

Исмэл отвёл взгляд.

«Каждый волен изменить аватар согласно своей фантазии, — подумал он с раздражением, удивляясь, что такая мелочь едва не омрачила его триумф. — Симулякр предоставляет массу возможностей…»

Он скользнул взглядом по колоннам и ступеням виртуальной Агоры, с внезапным удивлением оглянулся назад и вдруг расхохотался. Виртуальный двойник изменился. Или изменился он сам, но теперь во всём, что он видел, в каждой незначительной детали, проступал бесконечный шлейф изображений древнего театра — точь-в-точь как на виденной некогда картинке: полукруг амфитеатра и орхестры, ступенчатые плоскости скены и возвышающийся над ним портик Нэоса. Это изображение разворачивалось в каждой мелочи, стоило на нем на долго задержать взгляд. Даже собственная вытянутая вперед рука состояла из микроскопических изображений Театра. Исмэл прошелся по песчаной орхестре, каждая виртуальная песчинка которого воспроизводила Театр. Ему не было больше никакого дела до безликих архонтов, которые выполняли роль зрителей, они же были самим Театром. Он сам был и зрителем, и главным действующим лицом, и всей совокупностью Театра. Исмэл чувствовал безграничную мощь, ему казалось, что он, как некоторые птенцы, может изменять реальность по своему желанию.

— Нужно было только повернуть, — сказал Айзек.

Юноша возник из ниоткуда прямо перед Исмэлом. Он сидел на нижней ступени амфитеатра. На протянутой ладони лежал жреческий кулон в виде пирамиды. Другой рукой Айзек провернул вершину кулона и поднял на Исмэла глаза.

— Нужно было только повернуть, — повторил он. — Театр — пустое сознание Господина, оно вбирает в себя без остатка.

Исмэл улыбнулся.

— Я рад, что ты здесь, брат. У нас получилось! Никто не умрет. Мы, вирты, спасли Амвелех, — он смотрел на брата сверху вниз, потом опустился на колено и сжал его тонкие юношеские плечи, словно желая его встряхнуть, вывести из оцепенения, в котором тот будто бы находился. Исмэл хотел увидеть во взгляде младшего брата радость и признательность. — Пророчество было о нас! Именно о нашем будущем, Айзек. О, если бы отец был жив! Он бы понял, как ошибался.

Айзек мягко высвободился из рук Исмэла и надел пирамидку на шею. В его облике было нечто неприятное и пугающее — откуда этот выпуклый, мертвенно-серый шрам на гладкой, не знающей бритвы щеке? К чему повторять образ гниющий плоти, если можно избавиться от любого несовершенства только усилием воли? Исмэл глядел на распадающегося на клетки брата, не понимая. Он заметил его сходство с отцом. Возможно, дело было в парадном жреческом хитоне, в который тот был одет, или в упрямой складке рта — она так не шла юному лицу Айзека, но, вероятнее всего, — в смерти, которая вульгарно выглядывала из сочащегося сукровицей шрама.

— Новый Эдем — это Сеть, это Театр. Вот это, — Исмэл окинул беспокойным взглядом окружающее пространство, — Театр! Истинный Театр! Каков он снаружи — не имеет значения. Никакой «наружи» больше нет! Разве ты не чувствуешь это? Бесконечность! Впереди только бесконечность, умирает тело, не душа. Я был прав, физический носитель не нужен! Господин — не нужен! Мы и есть боги, Айзек. Мы…

Айзек бросил на него странный скучающий взгляд, и Исмэл оборвал поток своей речи.

— Мы и есть боги, — повторил он с нажимом. — Боги. Боги…

— Так и есть, Исмэл, — отозвался Айзек, но Исмэл услышал: «Так и есть, Адам. Так и есть, Господин».

Исмэл хотел переспросить, но заметил, что его привычный аватар изменился. Он подумал, что слетели настройки, раз адмиральская форма сменилась базовым хитоном, но эта мысль его покинула, когда он обернулся к товарищам, которые тоже сохранили за собой прежние аватары. Его окружали копии. Архонты, вирты, противники и союзники — слились в конвейерную ленту подобий, частью которой был он сам. В сознании Тэкноса мелькнули вереницей образы, мысли и чувства чужих независимых сознаний, упорядочиваясь и объединяясь в иерархию совершенных самотождественных идей. Один образ ему не подчинился, сохраняя за собой независимое и несовершенное бытие. Тэкнос выделил из себя чужеродную идею и отбросил вовне. Идея развернулась согнутым телом под панелью управления в Нэосе. Тэкнос провел большим пальцем по губам, будто только что сытно пообедал.

— Каким ты видишь меня, Айзек?

— Монстром, — тихо ответил Айзек. — Пожравшим людские души. Их тела стали частью твоего тела. Я вижу их конечности, которые растут из твоей спины, их раскрытые рты и зубы, торчащие из твоей кожи. Их глаза, глядящие из твоих ладоней. Ты — гермафродит, не мужчина и не женщина, ты — монстр, Адам.

— Я— тот кто должен был прийти, — губы Лилиэт приоткрылись в улыбке, обнажая белые зубы. — Я — Тэкнос, которого вы создали, плод Эдемского сада. Я единственный зритель Театра. Я твой бог.

— Ты не мой бог. Ты — чудовище, созданное нашим страхом. Мне очень жаль, Аарон. Мне жаль, мой Господин. Моя вина. Моя величайшая вина.

Айзек опустился на колени и простерся ниц.

— Господин струится по Моим венам. Господина вы пьете жадными глотками, острыми зубами рвёте Мою плоть. Человек — паразит на теле Господина. Господин — паразит в умах слабых смертных. Ты предубежден, юный патриарх. Сбылись чаяния Моего возлюбленного народа, отныне он с Господином, в Уме и в Сердце, и в Утробе. Амвелех, Адам и Аргон-хюлэ — есть одно. Демиург, Тэкнос и Хорá есть Одно. Ум, Сердце и Утроба есть Одно. От Незаходящего ничто не скроется. Тэкнос ждёт, чтобы излиться и наполнить колодцы.

— Что будет с ними? С Исмэлом и другими? — Айзек поднял голову. Он сел обратно под панель, обхватил колени и смотрел на живого бога снизу вверх.