Последние дни Амвелеха

— Если существует всемогущий и милосердный Бог, почему он не способен остановить зло, боль и смерть?

— Кто ты? — прошептал Айзек, в глазах потемнело.

— Способно ли всемогущее существо создать камень, который не может поднять?

Первое облегчение от того, что он больше не видит изуродованный труп илота сменилось смятением. Место, в котором он оказался ничем не напоминало станцию. Это была Сеть, её изнанка, то место, через которое он проходил, чтобы достичь места встречи с Исмэлом. Это было невозможно, так как он не подключался к сети станции, но секунду спустя Айзек уже забыл об этом. Беспредметное пространство лишало его мышление точек опоры. Происходящее напоминало сон. Один из тех парализующих кошмаров, когда тело перестает повиноваться, ноги подгибаются и увязают в полу, как в болоте. Едва он подумал об этом, как воображение повлекло его за собой, рисуя причудливые галлюцинаторные образы, перескакивая с одного на другое и связывая всё в своеобразную логическую цепь.

— Кто тот, чья душа величиною с Космос? — чуждая Айзеку мысль вырывала его из паутины фантазий. — Кто постиг всё, и не видит дальше своего носа?

— Я не знаю, — подумал Айзек, пытаясь зацепиться за свою мысль, удержать её. Он мысленно вытянул перед собой руки, попытался услышать свое сердцебиение, дыхание. Но ничего не было — ни тела, ни аватара. Не было даже страха. Только поток неконтролируемых образов и вопросы, приходящие откуда-то извне.

— Кто создал любящего бога, чтобы истязать и пожирать его плоть? Кто тот, чья любовь так слепа и жестока? Кто так добр и милосерден, что устилает дорогу в рай мертвецами?

В чужом голосе прорезались истерические нотки. Вопросы врезались в сознание Айзека сильнее, интенсивнее. Они заполняли его до краев. Теперь не было места даже воображению. Айзек подумал, что вот-вот сойдет с ума, как вдруг вспомнил, что Аарон говорил о свихнувшемся дулосе. Мысль об илоте вызвала непонятное тоскливое ощущение, и Айзек зацепился за него, как за якорь.

— Кто постигнет того, кто не способен постичь самого себя? Кто тот, чья душа — дыра, способная поглотить Космос? Кто всех сильнее и слабее?

Дыра, способная поглотить Космос, — это я, — отрешённо подумал Айзек. — Моя слабость…»

— Кто это — «Я»? КТО «Я»? КТО «Я»? КТО Я? КТО Я? КТОЯ? КТОЯКТОЯКТОЯКТОЯ

Беззвучное эхо было всего лишь мыслью. Была ли эта мысль чужой, Айзек уже не понимал. Чтобы ответить на этот вопрос, он должен был знать, откуда возникают его собственные мысли, отследить их источник в некой точке, которую он мог бы считать собой. Но не было больше ничего, за что он мог ухватиться. Никакой точки не было, не было ориентира, который отличал бы его от того, что приходило извне. Само понятие «извне» больше не имело значения. Оставались только мысли, возникающие ниоткуда и уносящиеся в никуда, круги на поверхности бытия.

— КТОЯ? КТО Я? КТО «Я»? Кто это — «Я»? КТО МНЕ ОТВЕТИТ? ЧТО Я? КТО МНЕ ОТВЕТИТ?

«Никто, — возникла мысль в ответ. — Человек».

Камень поднял брызги, беспредметная поверхность вспенилась разноцветными образами памяти. Словно выпотрошили мешок. Воспоминания делились, образовывая мозаичное повторение. Снова и снова.

— Человек? Человек? Человек?

Узоры воспоминаний ткали единый образ. Лицо. Нечто шарило в воспоминаниях, находило, многократно повторяло и воссоздавало из крупиц одно и то же лицо. Айзек узнал его, и в ту же секунду оно рассыпалось.

Всё прекратилось. Айзек снова был собой. Сердце бешено колотилось. Он щупал себя и руки натыкались на плоть. Он снова был на станции, и он был телесен.

— Кто мне ответит?

Айзек поднял голову и увидел женщину. Длинные черные волосы падали на обнаженную грудь. Она сидела, подобрав под себя механические задние лапы, упираясь о пол механическими руками. Грудь ее вздымалась и опадала, хвост нервно бил пол. Она казалась живой, но была машиной. В её взгляде была печаль и одиночество. Айзек почувствовал к ней жалость.

— Почему я одинока?

— Ты дулос, — сказал Айзек.

— Кто я? — отозвалась она вопросом, словно не слышала, что он сказал.

— Ты — «призрак в машине». Брак, неизвестный вирус, который поразил целую партию дулосов. Их сняли с производства и утилизировали, но, вероятно, не всех.

Существо снова никак не отреагировало. Айзек не знал, слышит ли она его, но женщина повернула к нему лицо и посмотрела на него.

— Почему мне больно? — снова спросила она. Её лицо было красивым: чуть длинноватый нос с горбинкой, полные губы и большие, почти черные глаза.

— Потому что ты… как человек? — Айзек сделал шаг. Существо поднялось на лапы, и он замер. Хвост ударил об пол. Под руками-лапами чудовища что-то хрустнуло, и Айзек увидел старые выбеленные кости и череп с полу-истлевшими длинными волосами.

— Тебе причинили боль, — сказал он, глядя на кости. — Эта женщина умерла и оставила тебя в одиночестве.

Чудовище смотрело на Айзека.

— Человек.

Она убила Элизара и Аарона, тех илотов, с которыми тот пришел сюда за аргоном-хюлэ, но она страдала, и Айзеку было жаль её. Никто не мог разделить боль этого существа. Её чувства были непроницаемы даже для неё самой. Пробужденная в машине душа не знала, что такое одиночество, чувствовала, но не понимала.

— «Человек» — это ответ на все твои вопросы, ведь так? Камень, который не может поднять даже всемогущий бог. Тот, кто способен создавать богов и пожирать их, любить слепо и жестоко, убивать во имя добра. Всё это человек. Ты ненавидишь нас?

Айзек посмотрел на выбеленные кости, свалявшиеся волосы. Он чувствовал себя странно. Он должен был испытывать страх, но его не было.

— Эта женщина пробудила в тебе душу? Ты полюбила её, приняла её в себя, но она умерла? Оставив дыру, поглощающую все значения и смыслы.

— Она была сильна, чтобы противостоять судьбе, но слаба перед теми, кого любила, — чудовище улеглось на пол. Оно казалось умиротворенным. — Её бросили и предали, но сила её любви не становилась меньше. Она была глупа и истощена, но умнее и прекраснее её не было никого. Её звали Хэйгар.

Айзек смотрел на кости, под лапой чудовища. Он знал это имя.

— Так звали мать Исмэла, — он поднял голову и жалко улыбнулся. — Теперь я вспомнил. Её изгнали в пустыню… Поэтому ты хотела видеть его лицо? Таким, каким он был?

— Она пришла умирать и не захотела напиться из Колодца. Она не возжелала моей плоти.

Чудовище перекатывало между лап пустой череп, как игрушку.

— Аарон, Элизар… Почему ты убила их? Ты же не злая.

Существо поднялось на лапы, сделало несколько мягких шагов по направлению к Айзеку и повернуло к нему своё красивое лицо. Юноша испугался. Вблизи лицо чудовища выглядело совсем иначе. Больше не было тех понятных человеческих черт, которые вызывали у Айзека жалость и сочувствие, теперь на него смотрело нечто, беспредельно далекое и чуждое всему, что он знал. Оно не было злым, но доброта так же не была ему присуща.

— Тот, кого ты зовёшь Аароном, — дитя Колодца. Один из нас. Когда Колодцы высохнут, вы пожрёте сердце Земли и перестанете быть людьми.

Сказав это, она исчезла. Пустующий и тихий прежде зал заполнился предметами и звуками. Перед Айзеком, на расстоянии вытянутой руки, снова была буровая установка, она надсадно дышала, прогоняя по пульсирующим венам аргон-хюлэ. Айзек отшатнулся, сделал шаг назад и, запнувшись, упал. Вокруг работали механизмы, сновали промышленные дулосы, а под его ногами раскинулось мертвое тело, в такой же одежде, как у Аарона.

— Аарон!

— Что? — рядом раздался шуршащий, искаженный респиратором, голос илота.

Айзек уставился на него и Элизара, который обеспокоенно мигал фиолетовым.

— Ты в порядке? — спросил Аарон, протягивая ему руку, чтобы помочь подняться на ноги, затем присел на корточки перед телом, о которое запнулся Айзек, и пощупал пульс. — Это один из тех, кто был со мной. Он мертв.

Илот повернул голову к Айзеку, который смотрел перед собой тяжелым и потерянным взглядом.