Страница 43 из 55
Проводилась операция «Траян», по внедрению к Разживиной сотрудника НКВД Соколовой и передаче ей через нее важного ложного материала. Проваливаться было никак нельзя.
Воспользовавшись этим, Логинов буквально удрал от «высоких начальников». Опыт у него с генералами был большой, он знал, что те любят напридумывать или «вводные» или «на всякий случай». А делать все это будут те, кто поближе. Поэтому, лично ему хочется быть подальше. Как говорится, поближе к кухне (или к женщинам), подальше от начальства.
Удрал, пошел побыстрее, как мог, по улице. И не только из-за начальства. Ведь считалось, что он уже на фронте, или, хотя бы в воинском эшелоне. Не дай бог знакомая подружка или соседка Разживина увидит и обязательно расскажет! А они запросто. Вот ведь пятая колонна!
Побыстрее передвигал дополнительные деревянные ноги – костыли. Да и своя правая нога, хоть и раненая, но уже почти выздоровевшая под напором интенсивной терапии и отдыха в течение нескольких дней шевелилась, как могла.
И все-таки, когда укрылся в своих сенях, вытер довольно-таки обильную испарину со лба. Подумал, что зря рисковал, мог бы и вечером, в сумраке, пройти из райотдела до дома, не нервничая и не спеша. Хотя теперь поздно рыдать и переживать. Прошел уже, теперь осталось только ждать, узнавая, провалился он или нет.
С этими мыслями он лег на кровать и провалился в сон. Правильно говорят, солдат спит, служба идет.
Ночью, уже после полуночи, в темноте, пришла Елизавета Степановна, с помощью надежного санитара – пожилого уже Кирилыча – принесла на носилках Машу.
- С главврачом поспорили – транспортабельная раненая или нетранспортабельная. Главный хирург госпиталя победила. А теперь сама сомневалась.
Надо будет – унесем, - сказала, отдохнув, она, - спасибо, Кириллыч. Теперь отдыхай, готовься к новому нелегкому дню.
Санитар, угукнув, ушел, взяв носилки. Этого даже предупреждать не приходилось. Знал в женском коллективе, слово – серебро, а молчание – золото. И для государства и для своих крикливых сорок.
Логинов потеснился в кровати, ища место Маше. Если будет не хватать свободного пространства – уйдет на пол. Не велик чин, а она ранена.
Хотя вряд ли. Что бы она его отпустила! Вон как ручонками вцепилась, не отодвинешься. А ведь ранена еще!
- Хорошо легли? - спросила Елизавета Степановна. Посмотрела – все нормально. Маша лежит недурственно, раны не беспокоятся. А что сын притеснился, так это дело мужское. Выйдет срок, оживет девушка, прижмется еще.
- Ты к Маше пока не приставай, ей и так плохо, - на всякий случай предупредила она, - я ей столько изрезала в животе. Да и не только в животе. Хоть двое суток уже, а все равно рано. Пусть пока просто радуется жизни – на большее ее все равно не хватает.
- Успеем еще, - осторожно махнул Логинов дальней от девушки – правой рукой, - не маленький. Сам с ногой маюсь. Все никак не могу успокоить. Чуть что шевельнешь, сразу так заболит – волком взвоешь.
- Да я на всякий случай, - извинилась она, - все получилось хорошо, ты незаметно прискакал на костылях, Машу мы тоже из госпиталя тихо принесли. Вот я и говорю от радости.
Ведь, как муж и жена лежите, - вдруг вырвалось у нее, а в мыслях добавила: «хоть бы уж все притерпелось и сбылось. Сколько уже. А то уйдет на фронт, а она страдай, глядя на раненых – жив он или уже убит».
Маша, которая то ли спала, то ли просто лежала без сознания, приходя в себя после мучительного и довольно-таки болезненного перехода на носилках от госпиталя к дому, внезапно подмигнула Елизавете Степановна. Все хорошо, мама. И я своего не упущу, не пустоголовая дурочка.
Нет, она не спала и не была без сознания. Несмотря на тяжелое состояние после тяжелых и просто ранений, она была счастлива, лежа на кровати с Логиновым. Конечно, эти ранения не к месту. То есть, конечно, сначала они были очень даже очень кстати, и он на руках нес ее несколько дней. А потом так трогательно ухаживал за ней по дороге на телеге и немного в госпитале. Жаль, она не могла ему ответить так же.
Но сейчас раны уже мешали. И даже не то, что очень болят. А вдруг он устанет отвечать безответно и уйдет к другой? И пусть она девушка, а он мужчина. В советском обществе все равны. Возьмет еще уйдет к Лиле Белых. То-то же она обрадуется!
Она медленно под одеялом сдвинула руку. Подождала, пока пройдет волна боли от этого движение, ласково погладила руку Сергея. Почувствовала, что он в ответ слегка сжал.
Счастливо закрыла глаза. Он ее погладил! И все остальное тоже будет. Пусть только немного подождет. Хотя бы самый тяжелый и самый болезненный период.
Подождав, Логинов осторожно погладил ее волосы. Не бойся, моя маленькая, я с тобой и буду еще долго. Если хочешь, могу быть навсегда. Лишь бы в госпитале все было хорошо.
Глава 20
А в госпитале выздоравливала Надя Разживина. Ее любовный поединок с немцем Федей, случайно начавшись, стремительно развивался. Она уже не понимала, как она жила без него, без Фридриха, без ее Феди! И никого она не предала. Или почти не предала. Глупость какая. Она просто полюбила своего мужчину. И все! Имеет она, как и любая женщина, любить своего избранника? И пусть они воюют, а она будет любить! Немцы тоже люди!
Когда она попала в госпиталь, то поначалу всего боялась. Ведь Мащка Камаева и Сергей Логинов видели, как она с немцами-диверсантами шла по лесу. И ничего, что немцы не дошли. Точнее, им не дали дойти. Стоит кому-то из этой парочки только намекнуть, она из госпиталя придет не домой, а прямым путем в тюрьму НКВД. Она знает, есть такая, для особо важных врагов. Оттуда только одна дорога – на кладбище.
Но вначале ей сказали, что умерла от ран Маша Камаева. Жалко, конечно, зато она уже ничего не скажет. Унесла в могилу свою неудобную для Нади тайну. Затем скоропостижно уехал на фронт, как умер, капитан Логинов, так ничего и не сказав. По крайней мере, никто из НКВД около нее ходить не стал, глупые вопросы не задавал.
И все, она сразу ожила. А тут еще женщина-инженер, которую положили с мирным аппендицитом в ее палату, сообщила, что неподалеку сооружают пороховой завод. Вот бы ей сообщить Феде. И плевать, что он будет делать с этой военной стройкой. Лишь бы он жил с нею. Слушать его немецкий говор, прижиматься к его могучей груди.
Она млела от такого будущего и невзначай задавала инженеру наводящие вопросы. И совсем не понимала, что это не она играет с инженером Кларой Игнатьевной, а та порционно выдает нужную ей информацию.
- Какой там играть, - махнула майор НКВД Голубева, внедренная под легендой инженера Клары Игнатьевны, - баба уже с ума сошла от своей любви. Дура есть дура. Ей что не скажи, она все на своего Федю переведет. Правда, что немец еще не говорит, но такими темпами точно проговорится.
Голубева, как могла «уговаривала» Надежду, что немцам надо обязательно перейти к этой очень важной стройке. Но ведь здесь главной была отнюдь не она, а ее немецкий кавалер и ее командир. Как бы их еще убедить?
Сами они в госпиталь вряд ли пойдут, значит, надо создать условия – отпустить домой Разживину. А уж к ней домой Фридрих «со товарищи» ходили под прикрытием ночной темноты не раз.
Главный хирург госпиталя майор медицинской службы Е.С. Логинова сначала отнеслась скорее отрицательно, чем одобрительно. Не из-за способа информирования. Разживину только накануне серьезно прооперировали, и большая подвижность может ей повредит.
Воейков, подумав о доводах хирурга, решил несколько суток подождать. Пусть возникнет в операции пауза. Это даже будет хорошо.
Затем в госпиталь прибыл очередной эшелон с ранеными. На фоне их тяжелых, и, нередко, запущенных ран, Разживина выглядела бледновато. И мест в госпитале, как всегда, не хватало, и Елизавета Степановна, скрепя сердцем, выпустила всех больных раненых женской палаты числом пять человек, в том числе и Надежду Разживину, обязав их обязательно ежедневно приходить на перевязки.