Хранители

К Йоргосу я ездила два раза в день. Утром зачитывала и рассказывала новости. Когда он дремал, вязала свитер для Марии-старшей – к Рождеству. По вечерам читала вслух «Мастера и Маргариту», заодно упражняясь в быстром переводе с русского на греческий. С первого дня Йоргос требовал, чтобы я садилась не на стул, а к нему на кровать. Так, чтобы он мог держать меня за руку, обнимать или играть со складками моей юбки на коленке. Врачу это не нравилось, он возмущался. Как Йоргосу удалось с ним договориться, учитывая, что на первых порах он не мог говорить, не известно. Возможно, снова сработало заклинание «господин Ксенакис». Так или иначе, от нас отстали, поставив единственное условие – чтобы я надевала поверх уличной одежды больничный халат.

На первых порах Йорго общался жестами, сопровождаемыми беззвучной артикуляцией. Например, если я приходила в чем-то новом, он прокручивал в воздухе указательным пальцем, призывая меня повернуться в разные стороны. После чего поднимал большой палец, подносил руку к груди и закатывал глаза. К счастью, способность говорить – сперва негромко и недолго – быстро возвращалась к нему.

Выписали его в середине ноября. На выписку он попросил привезти водолазку. По прогнозам врача, полоска на горле от удавки будет держаться долго. Небольшой шрам от ножа, вероятно, всю жизнь.

– И хорошо, – мрачно сказал Йоргос, когда я везла его домой. – Как напоминание, каким идиотом я могу быть. Хотя прежде упрекал в том Ивана.

Здесь он закашлялся, и я попросила его терзаться муками совести пока молча.

Георгис не мог простить себе, что не взглянул на фотографию Александра прежде. Что они со Ставросом быстро списали его со счетов, решив, что из-за шумихи, поднявшейся после Ваниной смерти, Сандро решит залечь на дно.

– Йорго-Йорго, – в сотый раз сказала я, когда мы вернулись из больницы домой, – ты напрасно винишь себя. Ведь я-то даже не подумала отыскать его чертово фото. Никто не может жить в состоянии постоянной боеготовности.

Тем вечером, накормив его и напоив отваром целебной травы диктамус из наших с Марией запасов, я зажгла ночник в комнате. За окном пошел дождь. Скоро на Крите задуют ветры, заходят волны вдоль набережной Ханьи. После таких зимних штормов нередко приходилось менять мостовую в старом порту. Ущелья со струящимися потоками станут опасны для прохождения. И до купаний под луной придется ждать более полугода.

Ливень за окном припустился сильнее.

Йоргос с наслаждением вытянулся под одеялом и откинул его край, зовя. Обхватил меня руками и прижал к себе. Окруженная им со всех сторон, я глубоко вдохнула любимый запах. И уснула.

На следующий день мы шли знакомой мощеной дорожкой к храму Святой Троицы в Ханье. Дождь, ливший всю ночь, унялся только утром. С листьев пальм ветер сдувал мелкие капли.

В покоях, занимаемых митрополитом Филаретом, в этот раз было теснее прежнего. Помимо Владыки, здесь находились игумен и два иеромонаха Афонского монастыря, отец настоятель монастыря на Пелопоннесе и епископ.

Владыка нас друг другу представил. И после соболезнований по поводу кончины Ивана и ранений Йоргоса повисла пауза. Затем один из иеромонахов кашлянул, приступив к главной теме, из-за которой нас сегодня пригласили.

– Хочу поблагодарить вас обоих за завершение поисков. Отрадно также, что все предварительные соглашения о продаже земель монастыря признаны недействительными. Однако теперь, когда рукописи переданы в лоно Церкви, мы неизбежно сталкиваемся с вопросом: что дальше? Конец экспертизы нескоро... Учитывая, сколько вы, Георгис, отдали этим поискам, мы хотим предложить вам стать хранителем манускриптов. Тем более, если не ошибаюсь, вы раздумывали над посвящением своей жизни Господу и принятием монашеского сана. Местом вполне может стать привычный вам Лесбос.

Я встретилась взглядом с Владыкой. Усмехнувшись, тот посмотрел на Георгиса и с интересом стал наблюдать за птичкой по ту сторону окна.

– Благодарю за доверие, – склонил голову Йоргос, голос его звучал тише и ниже обыкновенного, – оно много значит для меня. Правда, от намерения принять священный сан я отказался давно. События последних дней только укрепили меня в верности моего решения. На протяжении столетий монахи берегли рукописи. Я же фактически отдал их в руки врага. Боюсь, я недостоин сего таинства.

– Вы спасали жизнь ближнего, сын мой, – тихо возразил игумен.

Георгис взглядом поблагодарил его и мягко возразил:

– Не просто ближнего, а любимой женщины, отец настоятель. Скорее, здесь вопрос выбора. Свой я уже сделал. Поэтому, к сожалению, не могу стать хранителем рукописи. Да и с Лесбосом мне предстоит проститься. Я возвращаюсь на Крит. В ближайшее время мы приступаем к строительству реабилитационного центра здесь.

Георгис кашлянул, отпил из стакана воды:

– Более того, я считаю, что хранитель не нужен. Чем больше тайн и секретов возводится вокруг рукописи, тем сильнее хотят ее похитить... Мне кажется, пора выводить в свет манускрипты, чем бы в итоге они ни оказались. Их так долго прятали, что едва не уничтожили... Времена ни для Церкви, ни для мира никогда не были простыми. Стоит ли и дальше держать факт обнаружения Евангелия в секрете?

– В какой-то мере вы правы, Георгис, но… Вы его читали? Как и четыре канонических, оно немного отличается в деталях описываемых событий. Несильно, но... Этим и вызвана наша осторожность, – проговорил епископ.

Йоргос покачал головой:

– Даже не открывал, Ваше Преосвященство.

– И тем не менее читал, так же как и Вера, – усмехаясь, вступил в разговор Владыка. – Знаете, я намедни вот о чем подумал. Если разобраться, то рукопись сохранена только благодаря любви. По крайней мере в той истории, которую мы можем проследить. Сперва влюбленный юноша переписывал Евангелие с мыслью о невесте, ждущей в Ханье. Затем убитая горем женщина, потерявшая мужа, последним усилием воли сделала все, чтобы не пропал его труд, отправив крестному отцу указание, где искать Евангелие. Иеромонах Тимофей, в свою очередь, оставил письма тому, кого любил больше всех, изложив в них не высказанное при жизни. И наконец, эти двое уберегли рукопись от негодяя. Да, они спасали не Евангелие, а друг друга. Но не в этом ли главное послание апостола Павла, говорившего, что даже ангельский язык без любви, что медь звенящая?