Хранители

Пока дорога впереди закручивалась в гору, сумерки потихоньку взяли нас в зыбкое кольцо. Поднимаясь к перевалу, мы невольно вытягивали шеи, пытаясь удержать взглядом последние отблески над склонами. Но Земля упрямо отводила в тень Восточное полушарие вместе со Средиземным морем, островом Крит, вместе с шумными тавернами городка Спили, оставшимися позади. Десять минут – и на мир улеглась тьма.

– Останови на секунду, хочу выйти, – попросила я Ивана.

Чуть протянув после поворота, Ваня съехал на каменистую обочину, ничем не отделенную от обрыва: ни отбойником, ни хотя бы сеткой рабицей. Горное шоссе было узким, едва на разъезд двух машин, и неосвещенным, как все критские дороги вне городов и сел. Единственный плюс – дальний свет фар выхватывал более-менее прямые метров десять до поворота. Так что, выскочи навстречу нам какой-нибудь Костас, по обыкновению критян не унижающий себя мыслями о возможных помехах на пути, шансы не слететь в пропасть у нас были неплохие.

Едва я ступила на землю, прыснул из-под ног к обрыву мелкий зверек. Негромко позвякивали колокольца невидимых в темноте овец. Я глубоко глотнула апрельского ветра, точно сладкого вина за встречу с островом. Каждый раз воздух Крита служил самой верной приметой моего возвращения. Вот и сейчас чувство расширяющихся легких не портил даже дымок от сигареты, закуренной Иваном.

Надо отдать должное Ваниному терпению. Точнее, тому, как хорошо он скрывал нетерпение. День у него выдался длинный, под вечер пришлось забирать меня из аэропорта и везти извилистыми путями с севера на юг. И хотя за тринадцать лет жизни на острове Иван привык к ночной езде по серпантинам, ему не менее моего хотелось услышать гул моря, вытянуть ноги и выпить бренди. Но даже не усталость гнала его вперед. В конце дороги меня ждал своего рода сюрприз. И все внутри Ивана пузырилось от желания увидеть мои глаза и услышать мои слова.

Мы тронулись. Искоса взглянула на своего спутника. Как хорошо я знала это выражение лица! Впервые увидела его весной 1998 года во время неформального турнира по покеру среди Ивановых сокурсников по Одесскому национальному экономическому университету. Я тогда приехала из Москвы повидать и поддержать Ваню, а заодно погулять по одесским бульварам. Друг мой стал одним из финалистов турнира, а я добавила в копилку ивановедения вот этот чуть скучающий взгляд: точно сидит человек в очереди к врачу и вынужденно слушает радиопостановку «Алиса в стране чудес» – деваться некуда, но, с другой стороны, все же «Алиса», а не Валентина Толкунова. С тех пор такая мина на Ваниной физиономии служила мне сигналом о тщательно сдерживаемых эмоциях, распирающих его в данный момент…

В который раз подумала, что, помимо матери Ивана, вряд ли есть на свете женщина, которая знает его так же хорошо, как я.

Шоссе тем временем достигло перевала. В свете фар выписывали росчерки летучие мыши, шмыгали вдоль обочин куницы. Над нами дышал космос, усыпанный серебряными веснушками. Внизу дремало Ливийское море[1]. Дорога запетляла вниз, к южному берегу.

Вскоре показалась бухта. Словно опасаясь, что мы собьемся с пути, Луна прочертила по темной воде полоску к ней.

Не доезжая зарослей олеандров возле бухты, Ваня свернул на короткую раскатанную грунтовку. И остановился на пригорке перед неосвещенным трехэтажным зданием. Чуть левее притулилось еще одно, пониже. Прихватив с заднего сиденья метаксу, он вышел и картинно застыл в клубящихся лучах дальнего света, вскинув руку с бутылкой как знаменосец.

– Давай же скорей, – крикнула я, – показывай!

На ходу вынимая ключи из кармана, Ваня скрылся в темном проеме дверей. После серии щелчков и, судя по звуку, удару кулаком по металлу вспыхнул свет.

Еще невольно жмурясь с непривычки, я обежала охваченный электрическими огнями дом и замерла лицом к нему, спиной к морю.

Это был небольшой летний отель. Легкое белое здание, рассчитанное на прием постояльцев исключительно в сезон. На бухту глядели все его двенадцать номеров – по четыре на каждом этаже. Колонны верхней террасы укрыл дикий виноград, пуская лозы к аркам нижних балконов.

В этой немудреной архитектуре прослеживалось желание владельца соединить греческое и южно-итальянское.

Главный вход с будущим ресепшен находился с тыльной стороны, куда вела подъездная грунтовка и где стояла машина. Основная же дорога огибала пригорок с отелем и заканчивалась под ним у пляжа.

Я снова повернулась к светящимся окнам. Справа притулилась таверна в форме буквы «Г». Площадку перед входом обступили завсегдатаи прибрежных критских таверн – тамариски. Эти деревья пьют влагу из морской соли, которой осыпает их ветер, и пускают корни сквозь песок к подземным водам. Если нанести на карту острова растения, то контур будет обозначен именно тамарисками (а дороги – оливами вдоль обочин).

Все пространство, занимаемое отелем и таверной, было компактно. Спереди его ограничивал склон к бухте, сзади – уходящие вверх каменные террасы, меж которых петляло единственное шоссе, ведущее сюда с гор. Кажется, я не сразу поняла, что, по-бабьи прикрыв рот руками, бормочу восторженные эпитеты, глядя на отель.

Рядом млел довольный моей реакцией Иван.

***

Ваня купил отель в Агиосе Павлосе[2] за четыреста двадцать тысяч евро в конце зимы. Столь невысокая цена, в которую входила и таверна, объяснялась, во-первых, местоположением. Южный берег Крита дик и не освоен пакетным турбизнесом. Аэропорты, аквапарки – все это сконцентрировано на северном побережье. Агиос Павлос и вовсе глушь. Даже не деревня. Несколько апартаментов с тавернами над бухтой. Да по соседству – пляж Дюны святого Павла, названный так из-за огромного песчаного склона, отрезающего его от мира. У западной оконечности пляжа вздымаются из моря три каменных паруса – скалы Триопетра. И насколько хватает взгляда, прибрежные воды окрашивает бирюза – то подземные источники впрыскивают в них известняк. Вот и весь Агиос Павлос. Когда-то в этот ослепительный мир влюбился вслед за мной Иван. Но, с точки зрения риелтеров, ловить здесь нечего. Ни магазинов, ни автозаправок.