Страница 2 из 67
Прежнему владельцу по каким-то неотложным семейным делам пришлось переехать на Пелопоннес. И когда Ваня купил его симпатичное, но недоделанное детище, друзья крутили пальцем у виска. Обустройство грозило вылиться в сумму, сопоставимую с ценой за отель. Не лучше ли было взять кредит под готовую небольшую гостиницу на северном побережье, где-нибудь рядом с Ханьей[3], и расширять бизнес? Окупилось бы это, по мнению опытных товарищей, гораздо быстрее и щедрее.
Однако Иван никогда не следовал советам, уводящим от его собственных желаний. Всегда был непрошибаемо упрям. В наших детских играх только его пацанское простодушное обаяние иной раз спасало различные части Ваниного тела от моих пинков и затрещин.
Мы были знакомы почти тридцать лет. И все это время общие приятели подозревали нас во взаимных нежных чувствах. Нежные чувства, конечно, присутствовали, только без всякого намека на романтику. Ваня был моим лучшим другом. Похороны крыс в Ялте сплотили нас раз и навсегда. Мне было пять, ему немногим больше. Мы жили в одном дворе на Архивной улице. Каждое лето Ваня с сестрой приезжали из Одессы к бабушке-гречанке, меня с бабушкой родители отправляли в Ялту из Москвы к давней знакомой, у которой снимали комнату из года в год. Помню, однажды соседский паренек с ободранными коленками таинственно поманил меня. Вместе мы подошли к сладко пахнущей помойке напротив выхода из двора. Поверх груды разноцветного мусора лежали две толстые крысы с длинными хвостами. Тут же, в контейнере, нашлась старая хлебница. Положив в нее усопших, мы устроили торжественные проводы. Бабушка застукала нас и потащила меня в общественную баню мыться. Ванина бабушка оттаскала внука за ухо и отправила с сестрой купаться в море.
Выучившись грамоте, мы посылали друг другу письма зимой, а летом встречались и до ночи шныряли по ялтинским улочкам и набережной.
Однажды, не помню сколько нам было, Ваня и я сидели на парапете рядом с Приморским пляжем. В наш двор пришла проверка – так в Советском Союзе выясняли, совпадает ли реальное число постояльцев с заявленным хозяевами в курортных книжках. Не совпадало, как правило, у всех. Жаждущим моря сдавали любой угол, куда можно было втиснуть кровать или раскладушку. За превышение установленной суммы полагалось платить налог, потому регистрировали не всех. Во дворе на Архивной о ревизиях знали заранее благодаря тете Гале, работающей в Ялтинском горисполкоме. В то утро постояльцы спешно покинули комнаты, хозяева заперли дома и тоже разбежались. Для правдоподобности остались только дядя Женя с дядей Рафиком, красиво играющие посреди двора в шахматы в половине седьмого утра.
– Когда-нибудь, – сказал Ваня, болтая ногами, – у меня будет белый-пребелый отель. С колоннами. Вон, как «Ореанда», – мотнул он головой через плечо. – В нем будут жить люди из разных стран и никогда не будет никаких проверок.
– А я стану тебе помогать!
– Ага. Ты будешь всем распоряжаться... Будешь этой, как ее... женской рукой.
– Ладно, – согласилась я. – Только, чур, тот отель – у самого моря!
– Конечно.
Словно в продолжение того давнего разговора нынешний Ваня, владелец белоснежного отеля на берегу Ливийского моря, прищурился и спросил:
– Ну что, как назовем дите? Пора уже определяться.
– У самого моря…
Время было за полночь. Мы с Иваном стояли на балконе третьего этажа отеля. Внешнее освещение выключили. Слева от бухты висела луна. Из-за штиля ее дорожка казалась отблеском на полировке. Бухту окаймляли два мыса. На левом притулился маленький отель, правый напоминал лежащего мордой в море дракона (или крокодила), за что и получил имя – скала Спящий Дракон.
– Это прям как у твоей Ах-хм-матовой, – сказал Ваня чуть запинаясь (метаксу мы к тому времени допили).
Первую часть ахматовской поэмы «У самого моря» я зубрила весь август перед вторым классом. Отпуская нас на каникулы, учительница велела 1 сентября каждому рассказать стихотворение о том месте, где он провел лето. Мама решила, что я выучу не просто какой-нибудь стишок-скороспелку о Крыме из творчества многочисленных лауреатов всесоюзных премий, а сразу – Ахматову. Это был изящный подарок учительнице – поклоннице поэзии Серебряного века. Для правильного настроя я повторяла прочитанное глядя в море, сидя на соленом камне. Финальную госприемку 31 августа проводила мама, а вот постоянным слушателем в течение всего месяца был, ясно, Ваня. Не сказать, что особо благодарным, но выбора у него не было – знал, что, пока я не пробубню положенные восемьдесят три строки, смотреть на дельфинов у Приморского пляжа или на огромный корабль, зашедший в порт, мы не пойдем. Волей-неволей он и сам выучил кое-что из поэмы. К великой радости своей мамы – Розы Михайловны. Когда нас разбирали по домам в конце лета, она особенно жарко прижала меня к пышной груди и расцеловала. Роза Михайловна заведовала кафедрой истории зарубежной литературы в университете, и ее очень огорчало нежелание сына учить стихи, хотя бы самые простые, вроде Агнии Барто.
– Ну, допустим... А на вывеске как будет? – Ваня отвернулся от бухты, слегка откинулся назад, охватывая взглядом залитые лунным светом стены, словно примеряя к ним имя.
– На вывеске можно сделать крупно по центру: «By the sea». И в двух нижних углах мельче: по-русски «У самого моря» и по-гречески «Пάνω στην θάλασσα», – ответила я и тоже развернулась.
Звездное небо качнулось... Надо все же соразмерять скорость движений после метаксы.