Хранители

Синюю рубашку навыпуск он уже расстегнул до пупа (что такое плюс пятнадцать, когда внутри много бренди). Глаза серые, лицо худощавое. Последнее время Ваня предпочитал легкую небритость, и я шутила, что года через три он и вовсе отпустит бороду на манер большинства критян.

На Крит Иван переехал из Одессы в начале 2000-х, не закончив университет (к великому огорчению Розы Михайловны). Продал пятикомнатную квартиру, завещанную дедом – бывшим партийным работником, и на вырученные деньги купил в венецианской части старого города Ханьи таверну. Чуть позже открыл небольшую прокатную контору при местном отеле. Изначально весь автопарк состоял из пяти машин. Затем бизнес разросся. И сегодня Иван был совладельцем крупной компании с офисами в разных концах острова, чей парк насчитывал более трехсот легковушек, внедорожников, а также мотоциклов и скутеров. Если не считать уже упомянутого обаяния, деловой хватки и всех остальных Ваниных достоинств, то успехом в бизнесе он был обязан, конечно, дяде.

Крит – остров сельский, патриархальный. В делах здесь главное – знакомства, в селах до сих пор отмечают панигиры – праздники, посвященные дню памяти святого местной церкви, а крестины – обязательный для каждого критянина многолюдный обряд. Дядя Ивана, младший брат Розы Михайловны, уехал на родину предков в конце 80-х – их мать происходила из крымских греков. Ныне дядя, а если чин по чину – иеромонах Тимофей, был вторым после настоятеля лицом в большом монастыре на юго-востоке Крита. То есть принадлежал к уважаемому сословию. Племянника иеромонах Тимофей любил как сына. Тем более что настоящего отца Ваня не помнил: тот ушел из семьи давно и никоим образом себя впоследствии не проявлял. Когда Иван переехал на Крит, дядя помог с открытием таверны. Родственнику иеромонаха не составляло труда получить любую бумажку, например разрешение от муниципалитета на расширение летней площадки ресторана. И именно дядя познакомил Ивана с Михалисом – будущим компаньоном по автобизнесу.

Я всегда поражалась их взаимной привязанности, поскольку столь несхожих между собой молодых людей надо было еще поискать. В юности Михалис слыл смутьяном и забиякой. Приезжая в Ханью из своей горной деревушки, он являл публике подчеркнуто национальный стиль одежды: в кожаные сапоги до колен (стиваньи) заправлены широкие штаны, на голове – сарики[4]. В Евросоюзе Михалис видел новых оккупантов Крита, душащих островитян налогами и квотами. Плюс связался с торговцами марихуаной, выращиваемой в горах. Не доводя до греха, отец отправил его в обитель на противоположном конце Крита – подальше от прежних дружков. Три года Михалис был трудником[5] в монастыре у дяди Ивана. Там-то и выяснилось, что, помимо бунтарских идей, у отрока золотые руки и огромная любовь ко всякого рода технике. Монастырский автопарк преобразился. «Амарок» отца-настоятеля больше не издавал богопротивных звуков на подъемах, а трактор, на котором отец Арсений выезжал на монастырские угодья, не трясся, как одержимый дьяволом на сеансе экзорцизма, вынуждая седока осквернять рот непотребными словами.

Иеромонах Тимофей стал духовником Михалиса. И когда убедился, что смирение вытеснило в нем строптивое вольнодумие, познакомил юношу с племянником. С тех пор все машины конторы находились под неусыпным вниманием Михалиса. К своим тридцати пяти он обзавелся женой и тремя детьми. Никогда не принимал участия в веселых посиделках и пляжных вечеринках, которые так любил и время от времени позволял себе Иван. Тем не менее с Ваней их связывала дружба, а не только деловые отношения.

Луна уже сдвинулась от мыса к середине бухты и зависла аккурат напротив балкона. До чего яркая у нее дорожка! Я снова загляделась на воду.

Иван обнял меня за плечи и чуть потряс:

– Вернись ко мне, мое серденько!

Вдали ухал филин.

– Пойдем спать, – сказал Иван. – Завтра много дел, будешь принимать хозяйство. Вечером я уеду домой, в Ханью.

Освещая путь фонариком в телефоне, Ваня вошел в темные недра отеля. Шагнув следом за ним в пустую комнату, я остановилась. Это был двухместный номер. Сквозь окно смутно белела колонна террасы. Пахло каменной крошкой – проводку на третьем этаже только проложили. Мебели еще не было. Ванин голос эхом раздавался в коридоре.

Казалось, отель молчит, изучает меня. Хорошо помню то чувство: будто стены не просто живые, а являют собой часть невидимого, неопределимого нечто, которое глядит откуда-то с вышины и отовсюду. Ощущение пространства столь высокой плотности, что, подобно черной дыре, оно притягивало к себе все вокруг, включая грядущие события, было отчетливым.

– Вер, ну ты где? – крикнул Иван.

Голос его точно развеял чары. На меня навалилась усталость. Перелет из Москвы, двухчасовое ожидание Вани в аэропорту Ханьи. Да и метаксы было в избытке.

Ваня стоял в освещенном проеме дверей в конце коридора. Я с трудом разбирала его слова. Глаза закрывались, голова тяжелела. Смутно уловила только, что постели нам приготовила Мария. Что спать мы будем в соседних комнатах. И начала раздеваться еще до того, как он вышел за дверь. Иван быстро выключил свет и растворился во мраке.

***

Те полгода в отеле – с апреля по сентябрь – я помню и поныне. Дни проходили в трудах, но жизнь была беззаботна. Точно с переездом на остров я сбросила десяток лет, вернувшись в студенческую пору. Конечно, я не ведала, что время это не продлится долго. Уйдет от меня навсегда, едва воздух запахнет октябрьским тимьяном.

Каждое утро, сварив кофе, я выходила босиком на террасу – смотреть, как рассвет разливается по бухте. Прихлебывая густой напиток, бродила по своим комнатам на третьем этаже в торце отеля. Их было две: спальня и смежный с ней зал, из которого дверь вела в отельный коридор. Мне нравилось, что в зале много света и мало предметов: диван, где в первую ночь спал Иван, шкаф да посредине круглый стол. Столешницу покрывали интернациональные надписи: «Κωστας + Μαρια», «Thomas + Elly», а сбоку – «Дима Билан!» (мебель для хозяйских номеров Иван по дешевке купил на распродаже в какой-то гостинице). Огромные окна и балкон охватывали обе комнаты по правому боку, сливаясь с общеотельной террасой, глядящей на бухту. Все-таки тот парень, что перебрался на Пелопоннес, многое понимал в обустройстве жизненного пространства.