Хранители

Певучий голос папы парил над площадью, отдаваясь эхом от колоннады. Ему вторил хрипловатый шепот возле моего уха, согревающий кожу.

За проповедью следовала молитва «Ангелус Домини», которую понтифик повторяет каждое воскресенье. Франциск II оставил прежнюю тягучесть речи. Сопровождаемый хором священнослужителей, он, как на четках, начал быстро отщелкивать латинский текст:

– Ангелус Домини нунти Авит Мария...

Под мои локти вошли крепкие руки, и Георгис мягко прижал меня к себе. Апостольский дворец качнулся и вывалился из фокуса.

– Эт кончепит дэ Спириту Санкто!

– Ангел Господень возвестил Марии, и она зачала от Духа Святого, – прошептал Георгис, медленно разводя пальцы на моем животе, словно слушая ими, как от сбивающегося дыхания он напрягается и опадает.

– Аве Мариа, гратиа плена!

– Радуйся Мария, благодати полная, – тихо проговорил Георгис в уголок моего рта.

Я обняла его руки своими. Повернула голову и вплотную приблизила к его губам свои.

– Эт вэрбум каро фактум эст... – чеканили в вышине.

Близкий выдох Георгиса толкнул мне губы, раздвигая их, и я глубоко вдохнула фразу, согретую его нутром:

– И слово стало плотью... и обитало с нами.

Вскоре мы начали задыхаться. Наши рты ласкались, почти целуясь: его – произнося молитву, мой – принимая ее в себя. Георгиса теперь хватало только на первые буквы, конец предложений, теряя плоть, растворялся в его судорожном дыхании. Я глотала теплые обрывки слов, но воздух дальше горла не проникал. Кольцо рук сжимало меня все сильнее. Это было почти убийство. Площадь заволокло пеленой.

Глухо и торжественно Франциск II возвестил сверху:

– Амэн!

– Аминь! – беззвучно повторили мы и едва не потеряли сознание.

Слава сотворившему «Ангелус Домини»! Спасибо, что не сделал текст длиннее. Сами бы мы не остановились. Папа осенил нас крестным знамением, и площадь взорвалась аплодисментами. Меня пошатывало, перед глазами бегали черные точки. Тяжело дыша, мы выравнивали сердечный ритм, глядя стеклянными глазами на белоснежную фигуру в вышине.

– Buon pranzo e arrivederci![59] – пожелал присутствующим папа.

Толпа стала медленно растекаться по окрестным тратториям и пиццериям.

По пути в отель, на мосту Святого Ангела, мы взялись за руки. И шли так, как ходят миллионы пар в мире. Но, кроме нас, в нем было только яркое небо Рима.

Такси подъехало почти сразу, едва мы подошли к отелю.

Спустя пять часов Георгис и я сидели в кафе аэропорта Афин.

Жужжала кофемашина в баре, за столиком по соседству спорили два араба, то и дело воздевая руки, словно призывая Аллаха в свидетели своего терпения и бестолковости оппонента. За огромными окнами стояли густые сумерки. По громкоговорителю объявляли рейсы, разлетающиеся по всему миру.

– У крестного есть домик рядом с бухтой Мениес… Поедем туда? – тихо спросил Георгис, глядя на меня.

– Внимание! Начинается посадка на рейс Афины – Осло.

Я беззвучно сказала одними губами:

– Поедем.

– Внимание! Продолжается посадка на рейс Афины – Абу-Даби.

– Это ведь над бухтой Мениес бывшее святилище Диктинны? На горе, кажется, – спросила я и осеклась, вспомнив женскую фигуру за столом посреди комнаты, залитой лунным светом.

– Да, поэтому чаще бухту называют Диктинна, а не Мениес... В тех местах крестный держал пасеку. Потом стало тяжело ездить. А недавно попросил меня закинуть туда кое-какие вещи. Так что я точно знаю: в баках есть вода, а в баллонах – газ. Ты была на Диктинне?

Арабы, подхватив свои вещи и не переставая спорить, побежали к выходу на посадку. Их место тут же заняла галдящая стайка американских подростков.

Я наклонилась через стол ближе к Георгису:

– Видела только на фото... Красиво. Ночью там, наверное, никого.

Он взял мою руку в свою:

– Проверим?

– Проверим.

Ладони от его бороды стало щекотно. Он по очереди целовал мои пальцы, и я как-то вся ужалась, умещаясь целиком в его губах и глазах. Вокруг была светлая пустота. Она ширилась, ширилась и взорвалась. Прошлое разметало по свету вместе с самолетами, стартующими со взлетной. Четвертый, сияющий ночной гость за круглым столом – тот, кого апостол называл главным проявлением Бога, – смотрел на меня из центра этой новорожденной вселенной.

И я скорее умру, чем когда-либо покину ее пределы.

– Внимание! Начинается посадка на рейс Афины – Ханья...

Лететь было всего ничего. Сбоку от Георгиса, третьим в нашем ряду, сидел грузный грек с Пелопоннеса, проговоривший до самой посадки, не смущаясь скупыми ответами собеседника. В аэропорту мы отпустили его вперед подальше от себя. Нашли на стоянке «вранглер» и покатили на запад. По пути завернули в мини-маркет, бестолково покидав в корзину продукты, с трудом сосредотачиваясь на этикетках. Единственное, что Георгис искал целенаправленно, – это пляжный коврик.

Ехали с опущенными стеклами – на Крит в конце октября пришла жара. Когда свернули с Национального шоссе на полуостров Родопос, уходящий на север, машины попадаться перестали, и мы помчались еще быстрее. За крупным поселком освещение закончилось, колеса пикапа встали на грунтовку. В дальнем свете фар мелькали чахлые кусты да рыжеватая земля. Жилья тут не было – лишь камни.

Луна взошла над крайней точкой полуострова – мысом Спата, очертаниями похожего на женскую грудь. Свернув, мы заскользили по серпантину, и море неожиданно появилось из-за скалы, раскинув морщинистую гладь с темной полосой у горизонта. На подъезде к бухте мы миновали небольшую постройку. Георгис притормозил – убедиться, что в ней никого. Наконец под шинами захрустела прибрежная галька, и «вранглер» остановился.