Хранители

– Мне понравилась твоя история, – отсмеявшись, сказал он. – Взамен я расскажу тебе и твоему другу свою. Моя мама – эмигрантка из России. Она участвовала в подготовке Олимпийских игр в Париже. В оргкомитет входил и мой отец – грек с острова Лесбос... Лесбос прекрасен!

– Не надо, здесь дети, – дернулся пухлый.

– А за мамой в то время ухаживал еще какой-то француз. И они одновременно – француз и мой отец – пришли делать ей предложение. Мама была большой затейницей. Она сказала, что положит в две коробки разноцветные бумажные кольца – как символы Олимпиады. Пусть каждый из претендентов достанет из одной коробки кольцо своего любимого цвета. За счастливца, чье кольцо совпадет по цвету с кольцом, наугад вытащенным мамой из ее коробки, она выйдет замуж. Как вы думаете, какого цвета было кольцо моего отца?

– Красного! – хором ответили серый и пухлый.

– Жолотово, – сказал практичный Ваня, что-то жуя.

– Я бы выбрала синий...

– Вот и мой отец вынул синее кольцо, – сказал капитан. – Этот цвет он выбирал везде и всегда. Потому что был моряком. И потому что флаг Греции бело-синий. Какой был у француза цвет, не помню. Главное, что у мамы тоже был синий.

Помолчали.

Серый фыркнул:

– Ну, это случай. Если б ваша матушка вытянула красный, вас бы и на свете не было!

Я и сейчас помню, что подумала тогда, глядя на него: до чего взрослые бывают тупыми!

А капитан, мягко улыбнувшись, возразил:

– Нет. В ее коробке все кольца были синие. Моя мама могла выйти замуж только за моего отца.

Картинка стала отдаляться, и я – настоящая, – кажется, заплакала, протягивая руку, желая удержать ее. Но воспоминание растаяло.

И я снова оказалась на залитой солнцем набережной. Лицом к морю стоял Иван. Уже взрослый, в синей рубашке, как на балконе отеля. Обернулся ко мне, улыбнулся и сказал:

– Бухты изрезали низкий берег,

Все паруса убежали в море…[57]

Его окружал яркий ялтинский день, который постепенно весь заполнился солнечными брызгами.

***

Я открыла глаза. Единственным источником света служила лампа возле кушетки. Рядом никого. Проглотив ком в горле, вытерла набежавшие слезы. Посидев еще немного, вышла за дверь.

В соседней комнате Георгис и синьора Лоретти пили чай и разговаривали.

– Ну как? – спросил Георгис, оглядывая меня.

– Я рада, что пришла сюда. Надо будет поблагодарить Энцо и Лору... Грациэ милле[58], синьора!

Она внимательно посмотрела на меня и перевела вопросительный взгляд на Георгиса. К моему изумлению, он встал и скрылся в комнате. Проводив его, кудесница заварила мне каких-то душистых трав и села вышивать мудреный узор. По-английски она не говорила.

Георгис вышел через полчаса. По его лицу, как я ни гадала, понять что-либо было невозможно. Поблагодарив Лоретти, он, несмотря на мои протесты, заплатил за нас обоих, и мы вышли на улицу.

– О чем она говорила, пока меня не было?

– Так… Рассказывала разные истории.

Содержательный ответ... Ладно.

– А что она говорит, когда уже лежишь на кушетке?

– Обычные вещи... Расслабься, закрой глаза, будь спокоен.

– Так это что, гипноз? Но вроде гипнотизер до конца остается со своей жертвой. В смысле с клиентом.

– Я не знаю.

Очевидно, на разговор Георгис был не настроен. Мы прыгнули в подъехавший автобус, и он увез нас обратно, за Аврелиановы стены.

Когда небо Рима пылало золотом и купола церквей проступали на нем темными силуэтами, самым высоким из которых был Сан-Пьетро, мы сидели в саду виллы Боргезе. В опавших листьях шныряли ящерицы. Верхушки пиний подпаливало уходящее солнце.

– Помните, вы говорили, что сами были когда-то похожи на Ивана? Что вас остановило?

Георгис откинулся на спинку скамейки, наблюдая за чайками, разносящими по городу весть о закате.

– Осознание того, что это затягивающее, тупое состояние. Оно питается исключительно тобой и не приближает к дорогим людям, за которых хочется отомстить... Вероятно, мне просто повезло больше, чем Ивану: я сумел до этого понимания дожить. Ну а во время службы в Косове решил, что в принципе завязываю с участием в политических играх. Тем более с автоматом в руках. Я готов защищать свою страну, но не готов наводить его на тех, кого завтра объявят друзьями. – Он усмехнулся. – Зато, когда помогал тем же мигрантам, впервые увидел мелькнувшее лицо матери.

– Вы поэтому хотели стать священником?

– Да… И благодарен митрополиту за совет не спешить.

– Что он вам сказал, если не секрет?

– Что в этом желании гораздо больше от раскаяния, чем от истинного призвания.

Мы смотрели на людей, идущих мимо, – гуляющих с собаками, спешащих с работы. И подобно тому, как от Рима отступал пылающий, душный день, уходило чувство брошенности, поселившееся во мне после смерти Ивана. Я видела перед собой его улыбку, золотой ялтинский свет. Девятый день без Вани заканчивался. Я медленно возвращалась к себе.

ГЛАВА ПЯТАЯ. ЧИТАЯ ЕВАНГЕЛИЕ

На следующий день мы улетали в Ханью. Но прежде пришли на площадь Сан-Пьетро. Все пространство перед собором Святого Петра заполнили люди, ожидающие воскресную проповедь из уст папы.

Ближе к полудню занавесь в верхнем окне Апостольского дворца отъехала в сторону. Народ захлопал, и перед микрофоном предстал одетый в белое Франциск II. Он заговорил по-итальянски. Георгис, стоявший позади меня, негромко перевел: